Дело было в самом начале восьмидесятых, я застрял в Москве и мне была нужна эффектная фраза.
У меня была куча фирменных дисков, стопки западной периодики 60-х и 70-х годов, дюжина интересных и редких книг на разных языках, не было только друзей и денег.
Надежда на Сермягу выглядела смехотворно, но не безнадежно. Сермяга полгода нигде не работал, промышляя картишками и мелким вечерним грабежом, который в нашем краю называли "кiданкi".
Сирота ходил с Хурдой на киданки и получил пизды...
Мысль моя была проста - засадить часть духовной пищи (желательно с картинками) Сермяге, и питаться на эти средства в одиночестве, без свидетелей, ни в чем себе не отказывая.
Но для этого надо было вызвать у Сермяги дух сентиментального западника, изголодавшегося по свободному слову и образам шоу-бизнеса.
Я уже писал ему о преследованиях инакомыслящих, но все это он и без меня мог услышать по радио бесплатно.
Устаревшие хохмы типа "если власть делает вид, что платит, граждане делают вид, что работают" давно не хиляли. Что пережевано, то не вкусно. Тем более, он прекрасно знал, что и тоже я третий месяц тунеядствую.
И тут мне, глядя на обложку пластинки G.I. Blues за стеклом пустого серванта, вспомнился фрагмент интервью с генералом Григоренко, где Петр Григорьевич, говоря о своей поездке по Америке, раскатисто произносит: "Побывал я и в прославленном Вест-Поинте!.."
С этого места, как говорил Твардовский, "перо запело", опережая мою руку, строчки сами понеслись по надгробному камню:
"Если выдается свободная (сколько горькой шутки в этом слове, Сашко!) минута, я спешу к величественному зданию посольства Соединенных Штатов, к этому одинокому айсбергу безмолвного достоинства и свободы в шумной, но притихшей и униженной столице СССР..."
Через четыре дня мне позвонил бухой Сермяга и потребовал материал, который я на другой день отправил с проводником.
Вместо денег он приперся самолично. Погода портилась, и я уклонился от экскурсии по центру.
Пропивая остаток моего парнуса, Сермяга (я ждал этой сцены, я был уверен, что без нее не обойдется, еще когда сочинял то подленькое письмецо) завел туманно взгляд, и томным голосом, возбуждая себя по нарастающей, произнес:
"А ты был прав, папа, оно действительно, какое-то величественное, блять-нахуй-блять! Давай за Рейгана."
*