Когда один московский жопофашист-первокурсник сообщил мне, будто Лёня Каганович упомянул в песне Мэнсона, я сперва не поверил, но потом вспомнил, что год назад мне об этом писал итальянский коллега, информатор ADL за ширмой одной парамасонской лавочки на родине Пупи Авати.
Слушать песню я не стал, потому что Ленард перестал быть гением для меня в семьдесят четвертом, окуклился и раскошеровался в доходном образе полузвезды интер-шансона, тем более, тогда обильно крутили ролики Ефрема Амирамова...
Слушать песню я не стал, но она настигла меня на Калининском, где орудовала ”Купина” и римские рукопожатия в “Доме книги” были нормой и Бесфингер финансировал “Азбуку” Баркашова, которого тогдашний юный педикатор Эдуарда Лимонова, называл просто “Сашей”. Впрочем он и Тряпкина звал “Колей”, а критика Бондаренко - “Володей”, намекая, что все они, говоря языком Жабы, “возможьные”, а в этом он разбирался.
Итак, Ленард настиг меня на Калининском, фразу про Мэнсона я расслышал, махнул рукой, и пошел бухать дальше - в Новоарбатский, где нищенки из перехода пропивали дневной гонорар, заедая бочковой “хольстен” пиццею “шире маминой”.
В ту пору почти каждый московский студент был немного “жопо” и немного “фашист”, возможно, этим отчасти можно объяснить их теперешнюю набожность, хотя, нам кажется, здесь куда бОльшую роль играет тот fucktop, фактор, что ни один из вождей духовной оппозиции так и не подох смертью мученика, капитально выебав мозги малолеткам, не будучи ни фюрером, ни сталиным, так - хуйло с баштана, пердящее, пока казачий хор берет высокую ноту.
Зато я хорошо помню, кого я вспомнил, точнее, что, а потом уже кого я вспомнил, услышав как Коэн произносит “мэнсон” в очко лужеовского киоска (полезли опечатки - хуй с ними, пусть будут, я - граф хортица)))
я вспомнил Джигсоу-паззл Стоунзов, лучший вариант выхода из положения, когда все хотели звучать как Дилан, и у Стоунзов это получалось лучше всех, вспомнил, как выстукивает Чарли Уоттс, услышав собственное имя из уст солиста, и Никки Хопкинс соперничает с ним в клавишной долбежке как голубое в “Гаврилиаде”, тогда - на не таком уж и новом Арбате, всё это пронеслось за пару секунд, как шпионская радиограмма, но и дальнейшие двадцать три года пролетели не более медленно, и Чарли Уоттс за это время стал старше Брежнева, а брежневский тёзка Коэн вообще всех пережил как Паниковский, только не в романе, а наяву, и фраза от Жени Неровного, который продал мне за два юбилейных двацулика вырезку из “Ровесника” со статьей про Роллингов, дикая фраза, звучит как новая на все случаи жизни, вот как она звучит: а Брежнев как будто пошел в кусты...
сказано в мае месяце семьдесят второго.
*