Кабак не филармония, и освобожденный солист в составе ресторанного ансамбля - в буквальном смысле “лишний рот”, который падает в парнУс , не занимаясь тяжелым трудом звукоизвлечения, но, в отличии от освобожденных профоргов, он живет не за счет партии, а за счет коллег.
Непозволительная роскошь и наглости, если только в нем нет объективной необходимости. Или блат, или шантаж. то и другое с выходом, как сейчас говорят, на силовые структуры.
На первом этаже ресторанного комплекса “Русь” пел свой отдельный вокалист и звали его Австралопетик.
Скорей всего это был каламбур на его фамилию, краем уха я слышал, будто он с Карпат, хотя говорил он без акцента, голосом экскурсовода и конферансье-любителя.
Ему могло быть за тридцать, а могло и под, в ту пору мне все казались взрослыми, а взрослые стариками, волосы и бородку он, кажется, подкрашивал.
В его облике действительно присутствовало нечто чеховское и чешское - модные каплеобразные очки (двухсотграммовый, естественно, самодел) сидели на носу как пенсне, под пиджаком просматривалась жилетка с цепочкой от часов.
Среднего роста лысеющий крепыш с животиком, но прыткий, как и положено энтертейнеру.
Наблюдая его в профиль, я отметил, что он похож на поэта Кузмина.
К тому же в силуэте его черепной коробки был четко обозначен такой момент, как “минетное темечко”, которое часто встречается у библиотекарей и помощников режиссера - людей ответственных, но склонных к подчинению в свободное от работы время.
В общем-то должность солиста, исполняющего заказные песни зарубежных композиторов, не повредила бы и мне, но я понимал, что это не реально - лабухи живут сегодняшним (читай позавчерашним) днем, не видят дальше носа своего и своих женушек, киснущих в ожидании супруга-музыканта в прокуренной робе, а слушатель и посетитель еще не перевоспитался дальше “Отеля Калифорнии”, который ему и без меня сверзают.
Но Австралопетик начал свое шоу не с иностранщины и не с мартынова-антонова.
Пружинистый и нахальный, слегка приплясывая, он без запинки выдал песню про брежневское “Возрождение”. Что для кабака было несколько чересчур.
На видимой мне его щеке горел неподдельный румянец, когда он, почти как Карел Готт, убеждал полубухую и приблатненную публику в зале, что хлеб, которым они занюхивают выдаваемый за “Столичную” коленвал,
растил не кто-нибудь, а мы с тобою!
И это не было позой, за которую я готов был полюбить этого, говоря языком рецензентов радио “Свобода”, смелого в выборе тематики, артиста.
Австралопетик принадлежал к довольно говнистой, но - в отличии от неосталинистов, весьма многочисленной, разновидности советских патриотов.
Он был оптимистом застоя, любителем тухловатой брежневской “зрелости”, действительности, где любое действие, от полового акта до проглота котловой бурды, требовало онанистического домысливания, иначе блеванешь и захлебнешься.
Вы представьте, что сидите где-то в кабаре, а пред вами выступает... Жан Марэ
- рекомендовал Бен Бенцианов, необычайно популярный и растиражированный в шоферской среде.
То есть, патриотический шлягер с намеком на обращение самого Леонида Ильича в начале вечера с массовой пьянкой, был личной инициативой Австралопетика, и он знал, что этот красносотенный перебор сойдет ему с рук.
В особенности его тянуло к военным, к которым он, скандируя чины и звания, обращался на “вы” и “товарищ”, предвосхищая мощнейший криптопедерастический культ макашовых-ачаловых в московской патриотической среде и прессе.
Подобное ханжество удобно тем, что, как объясняли мне откровенные подруги столичных юношей, военный как военный возбуждает исключительно в мундире, а с голой сракой он обыкновенный обыватель, как писатель-деревенщик без бороды и душистого кожаного пиджака.
Такие вот тонкости не чужды мракобесам-догматикам.
Последний раз мы пересеклись в оркестровке самого декадентского, как нам тогда казалось, уголка на планете - “Березок”.
Австралопетик всё еще пел, но где и с кем, уже неизвестно.
Чувиха по имени Дина, бывшая жена великого саксофониста Аббаса, подарила мне японский календарь с битлами - настоящий, шестьдесят пятого года, остроумный и отзывчивый, но не очень счастливый человек.
Кладбищенский фотограф Саня Сорочок сделал с него цветные копии, и пустил по рукам, хотя особых битломанов в каморке не наблюдалось.
Австралопетик глянул краем глаза. По-моему он толком не знал, кто это такие - интерес к битловской теме у нас сильно преувеличен задним числом.
“В армии служил?” - спросил он ни к селу ни к городу моего приятеля.
“Хули там делать - вон битлы не служили, и нормально!”
“Так то ж в Англии” - не смутился Австралопетик. - “Кого в той Англии защищать?”
“Как это “кого” - Королеву!” - не выдержал и ляпнул я.
Это были мои первые и последние слова, адресованные непосредственно Австралопетику, и он мне на них не ответил, потому что в распахнутой двери появился летчик, который постоянно носил черные очки, и певец-патриот ломанулся к нему, выкая и козыряя.
На видимой мне щеке горел такой же румянец, как за три года до того, при исполнении “Возрождения”.
Через месяц скончался Леонид Ильич.
Ресторанный комплекс “Русь” закрыли, но так и не снесли. Тому, кто не посещал это место в лучшие времена, будет трудно вообразить тамошних завсегдатаев, заглянув в его руины.
*