Разумеется, формально оперные приемы не совсем годились для рок-эстрады семидесятых, однако никто не спешил скрещивать назарет с самоцветом, понимая, что кремлевской рухляди брутальный полухрип серпом по яйцам.
В цековском возрасте тянет на детей, детские голоса чисты, как у кастратов, и по-этому пусть лучше солисты ВИА звучат как скопцы, даже если у них есть жены и дети, и даже родственники за границей, где хрип не просто разрешен, но даже и приветствуется.
И в этом плане - пахмутовская эмаскуляция “Песняров” и осаждение Мулявина усатыми евнухами, по типу ситуации с монахом в повести Гоголя выглядит по-стариковски умным компромиссом даже сейчас.
Тем более Градский, к которому за “первым таймом” приходят косяки стареющих бунтарей из клуба “Груди Тиресия”, когда у верных жен, чей бюст оказывается меньше, чем у мужей, тоже вырастают роскошные баки а ля Нодди Холдер.
Нам возразят - хрипели же Боярский и Высоцкий! Да, но это актеры - актерам позволено играть голосом, даже если интонация пирата или анархиста совпадает с молодежной западной модой, на такие вещи принято смотреть сквозь пальцы, покуда исполнителю не ударит в голову моча запеть на иностранном.
Это конечно опасный ход, потому что варварский хрип отечественных “джо кокеров”, сама интонация, почему-то всегда напоминает скандалящего за стеной отца или мужа, которому просто надо налить стакан воды из графина, дать выпить и голосом прочистится, нервы улягутся, и перед вами снова предстанет теплый домашний бернесик.
Насчет русских “родов стюартов” можно и не уточнять, но мы уточним - все они жалкая имитация созданного бессмертным Вициным персонажа из “Джентльменов”, только без ослепительной харизмы нашего великого комика.
Смертные хмыри - левые дети бессмертного Хмыря.
Градский собирал полные залы, но показывали его редко, и казалось, что, с точки зрения лубянских и кремлевских оскопителей, это еще не финиш.
Их тайную цель сформулировал в “Марше энтузиастов” ещё сталинский текстовик:
всё выше и выше и выше!...
Не даром, с одобрения органов муссировались слухи о самоооскоплении Дэмиса Руссоса ради голоса неимоверной высоты.
А на экранах маячил, не исчезая, заливистый неутомимый Карел Готт, как эталон правильного пения, золотая середина между разнузданным праздником и пристойным торжеством. Впрочем в этом выборе была доля истины.
Но беспечно пропетая голосистым Мартыновым фраза звучала зловеще, как манифест, даже как приговор:
соловьи поют, заливаются!..
Переломный момент или кульминация наступила параллельно бойкоту олимпиады и вторжению в Афганистан, когда некий развратнейший юноша-зэк спел “у беды глаза зеленые” в картине “Опасные друзья”.
И почти сразу на эстрадную арены шагнул из тени Леонтьев, с которым все было предельно ясно.
*