Вышел на улицу, увидел необычайно чистый снег, чистый не потому что свежий, а той первобытной бутафорской белизною, какая бывает у воображаемых субстанций, которым полагается определенный цвет, вообще-то я психологический дальтоник.
Вышел на улицу и вспомнился певец искусственных троек, фанерных берез и развратнейших куцых кафтанов, больше похожих на "халатик" Светличной в "Бриллиантовой руке" - острую мормышку в мошенке советского зрителя, без которой Гайдая забыли бы вместе с шестидесятыми.
Певца этого мало кто любил, потому что в его манере не было той латентной есенинщины и цыганщины, которая только в подавленном виде способна возбуждать советского бытового алкоголика.
В нем было нечто от Игги Попа и Джина Питни, и, что совсем кощунственно, но очевидно, от Джонни Рея.
Плюгавая внешность, пронзительный голос, своеобразная пластика мужчины, ведущего двойную жизнь - клаус номи джин поп иван николаевитч суржиков - в те годы этими наблюдениями я мог поделиться только со стенами и занавесками.
Суржикова, по крайней мере - "издалека", не любил никто и слышать о нем никто не хотел, он всех заебал, точнее им заебали, и это правда, но лишь отчасти.
Остальное можно узнать из превосходной миниатюры г-на Шифрина:
"Видно, что недаром Иван Николаевич будучи мальчишкой воевал с фашистами - чтобы на склоне лет, представляя победившую страну, приехать в побежденную страну и исполнять там ямщицкие песни совсем не в образе победителя.
В отношении этого семейства ходили еще слухи о том, что один влиятельный певец вконец извел Иван Николаевича - в отместку за то, что последний якобы однажды назвал его жидом. Вероника Александровна, иногда представлявшаяся цыганкой или полькой, больше всего была похожа на еврейку, и одной своей внешностью могла бы служить мужу защитой от любых обвинений в юдофобстве.
Подробности этой истории были на устах у всех.
И мне выпало быть ее современником.
Суть ее такова.
Один известный доныне гражданский певец и Иван Николаевич Суржиков однажды насмерть столкнулись в концертном зале «Октябрь».
Гражданский певец был тогда воплощенной грозою: все боялись, но и уважали его. Впрочем, я никогда не встречал людей, которые бы его искренне любили. Возможно, меня с ними не еще сводила судьба.
Суржикова как раз любили все, как любят в России теноров – душевных и сладкоголосых. Он выходил на сцену в белом сюртуке с молодцевато поднятым воротником и галифе, заправленными в белые же сапожки. Иван был доступен и прост.
Гражданский певец был неприступен и мужествен, хотя и уделял своей особенной прическе не меньше времени, чем Иван Николаевич щеголеватым сапожкам.
Появление гражданского певца на любом концерте в те годы обыкновенно предупреждал музыкант оркестра, который тут же устремлялся к конферансье, шептал ему что-то на ухо, и ближнее закулисье сразу догадывалось о том, что Певец на подходе и концерт остановится минут на сорок, пока тот не споет все свои песни. Надо ли добавлять, что проход на сцену в мгновение ока оказывался свободным?
Народный певец, напротив, был тише воды, ниже травы и иногда только, распеваясь за кулисами, немножко визгливо брал верхние ноты, громко сплевывал и запивал отзвучавший пассаж обыкновенной водою.
В день, когда Иван Николаевич поссорился с И… (впрочем, довольно будет сейчас сказать - с коллегою), первый стоял в преддверии сцены, только что сплюнув последнюю ноту своей рулады, и вот-вот должен был выйти к зрителям. Конферансье уже перечислял его почетные звания и военные награды, как за кулисами вдруг лопнуло грозовое облачко, обернувшись гонцом от гражданского Певца. Гонец замахал руками конферансье, и тот молниеносно превратил свой пригласительный жест в обреченный: развел руки и объявил публике, что ее ждет встреча не с Просто Народным, а с Гражданским, и оттого еще Более Народным певцом. Рассказывали, что тут же, у порога сцены, Суржиков успел сказать своему обидчику все, что в эту минуту подумал о нем. Возможно, что слово «жид» даже и прозвучало.
Собравшееся вскоре Партийное бюро чуть не лишило или наверняка лишило Ивана Николаевича партийного статуса. Редакторы больших концертов, не решались сводить на одной площадке рассорившихся певцов и все чаще делали выбор в пользу певца гражданского.
Суржиков стал чахнуть на глазах.
Говорят, что когда о Иване Николаевиче хватились делать фильм, записи на Центральном телевидении, странным образом оказались размагничены. Память об артисте, как и пленки, осталась стертой.
Вероника Александровна, о которой я уже писал в своих записках, ушла из жизни, тоже буквально не оставив ничего из себя: она заживо сгорела в своей квартире. Младшую ее дочку, Лизочку, когда-то часто связывали с Андреем Никишиным общей молвой.
Но тут уж я свидетель: поводов для этого не было."