У Когана был брат. Скорей всего по материнской линии - темно-серый клеш, болонья цвета “асфальт после дождя”, длинное костлявое лицо, волевой подбородок в обрамлении отливающих желтизною волос ниже воротника на тонком свитере под горло, который, будучи коричневым, казался красным как на пижонах в кино.
Здесь взгляд смотрящего снова падает вниз и завершает портрет парой остроносых туфель на низком каблуке, тех самых, которые, как знаменитое фото “битлы с розами”, штампуют для славянских фраеров какие-то “грузины”. Рукопожатие крепкое. Не пьян, но водкою парит. Точнее “мiцняком”. Глаза скептика, ноне циника, и по-моему совсем без юмора. На этом, пожалуй, и всё - потому что мы с братом пересеклись единственный раз в жизни - в тесном “калидоре”. Я уходил, а он пришел. У Мартингов - соседей по первому этажу истерическим лаем зашелся Пушок - старый болоночий кобель, чувствительный к появлению пьяного.
Брат Когана не сидел, но, кажется, отслужив, он, забухал, да так и не смог обновить свой гардероб сообразно новой моде. Он был холост и честно добывал drinking money, вкалывая на непрестижном заводе. Имени его никто не упоминал.
Отец Когана - токарь наивысшего разряда, несмотря на фамилию и отчество, которое соседи тактично меняли на “николаевича”, пахал в почтовом ящике, получая на руки шестьсот чистыми в месяц плюс премия, висел на доске почета, где его отчество, на радость теоретикам заговора, было указано с точностью оборонного предприятия. Его дед Арон по преданию, питаясь редькой с квасом, прожил сто три года, отдав б-гу душу перед самой войной.
Батя Когана вытачивал сыну удивительные штуковины из цельнометаллических брусков - в частности точные копии старинных орудий, из которых, как он уверял, можно стрелять миниатюрными копиями ядер, если только раздобыть настоящего пороху, потому что банальные спичечные головки по копейке за коробок ля такой изящной конструкции не годятся.Они только завоняют собой комнату, а ядро не вылетит. Спички - это для сцыкунов. Сцыкуны не сцыкуны, а мы, конечно, опробовали и этот дешевый вариант, дешевый как “школьная” магнитофонная лента тип-три.
Как-то незаметно коган охладел к артиллерии, и, будучи двумя годами старше меня, очень продвинулся по спортивной линии, демонстрируя мне “крокодила” на обеденном столе, а где-то ближе к новому году, тому, когда граждан вместо Лёни зачем-то поздравлял Косыгин, родители преподнесли подростку стационарный маг с каким-то астрологическим названием, наговорив в мыльницу массу оптимистических пожеланий. Токарь-передовик взял в жену девушку с южного поселка, явно переоценив качество её родни.
Что касается брата - имени его никто не упоминал, это факт. По крайней мере при мне, но он, тем не менее, регулярно появлялся как не очень желанный гость, причем, работая в две смены, он дела визиты либо рано утром, либо в слякотных сумерках, в размокших остроносых корочках, обшарканных калошах клешей и в таких же мокрых носках под ними. Дальше прихожей его не пускали.
Скажу больше, и коган-младший к нему на южный наведывался.Потому что к магнитофону полагаются записи, а где их взять? И брат, между прочим, таки отдал ему целых две своих доармейских бобины, якобы безвозмездно.
К двенадцати годам, прожитым мною на свете, я мог по пальцам перечислить количество магнитофонных записей, подслушанных мною не у кого-то под окном, а в помещении, на правах гостя, ради которого эксплуатируют дорогую, купленную в рассрочку, аппаратуру.
Поэтому я очень обрадовался, когда именно в таких, как выше упомянутые, сумерках, у меня зазвонил телефон, и я узнал, что Коган вернулся с южного не с пустыми руками, а с добычей. Это был, не помню точно, то ли субботний вечер, то ли воскресный день, когда взрослые ходят в кино на дорогие вечерние сеансы.
В тяжелом и немодном пальто нараспашку, которое было мне не коротко, а велико, я вышел из подъезда, с жадностью вдыхая цинковый воздух вместо беломора, который смолили нон-стоп мои бабка и дед.
Я машинально, не глядя под ноги, одолел спуск из пяти ступенек, ведущий во двор, на которых по праздникам, как на пьедестале, отдыхали дворовые чемпионы по литроболу.
Эти пять ступенек показались мне вечностью, однако оставив их за спиной, я снова остановился, как поезд на полустанке вблизи от вокзала, уступая путь чему-то гремучему и тяжелому, а оно - внеурочное и чужеродное, всё никак не показывалось, и злокачественная тишина лишь усугубляла досаду, переходящую в панику.
От подъезда, где жили коганы, меня отделяла какая-то полусотня шагов - мы измеряли это расстояние в более раннем возрасте. Так тесно живут у нас в радяньской Украине люди.
“А до смерти четыре шага” проворковал откуда-то с того света голос Бернеса, которого кремлевские старцы не давали забыть даже тем, кому такие подробности совсем ни к чему. Я выдохнул, и затаив дыхание, потопал дальше.
Родителей действительно дома не было, только бабушка - Клавдия Лукьяновна слушала в кухне радиоточку, какой-то спектакль, пьесу из народной жизни.
На когане был надет синий шерстяной тренировочный костюм. В нем он напоминал юного физрука-акселерата.
С минуту он держался торжественно, а потом очень быстро принялся боксировать с невидимым соперником, перемежая поединок акробатическими прыжками, умудряясь при этом не задевать мебель. Карате в ту пору мы представляли довольно смутно, хотя даже я зачем-то набивал ребро ладони об спинку нищенской никелированной кровати, убожества которой почему-то совсем не стыдились мои старики, привычные к военному аскетизму, все чаще принимавшему форму юродства.
Магнитофон, отметил я, успел переместиться с письменного стола у окон на тумбочку под торшером в дальнем углу, и с улицы узнать о его существовании стало уже нельзя. Вероятно, чтоб не спиздили, а может и просто так - для “экибаны”. Ведь публикация в “Науке и жизни” на эту тему увлекла многих - “подсадила” тогда еще не говорили, наркоманский жаргон был понятен единицам.
Закончив представление, Коган уселся на диван-кровать, а я в кресло, и мы без лишних слов приступили к прослушиванию.
Сюрприз обнаружился уже в самом начале ленты. Брат оказался антисоветчиком и, подобно мне, заядлым слушателем “Голоса Америки”. Более того, он - простой советский работяга, не жалея места на ленте, которая тоже стоит денег, вместо музыки записывал серьезные передачи, в том числе и политические.
В данный момент в жилище передовика производства, да что там 0 ударника коммунистического труда гремел аналитический обзор “события и размышления”, который лично я ни разу не смог дослушать до конца, предпочитая компактные комментарии Анатолия Максимовича Гольдберга.
Воистину “ну-ка в сторонку шейки и битлы”. Жаль, конечно.
Коган поник, он скорей всего ни разу не слышал передач оттуда, при зарплате в шестьсот рублей поводов для недовольства советской властью, сами понимаете. Он вообще не подозревал о существовании антисоветского радиовещания, и решил, братец, воплощая один из своих хулиганских капризов, просто его разыграл.
Я не стал выводить приятеля из неведения, пока ему не станет скучно самому. Так и получилось - минут через десять он начал подматывать катушки, норовя отыскать обещанную братом поп-музыку и не находя её.
Как любое времяпрепровождение обманутых людей, со стороны такое занятие выглядело скучно и глупо, но нас никто не видел, рядом никого не было. Разве что с улицы, но оттуда мало что можно было разглядеть сквозь занавески и кусты шиповника давно выросли выше подоконника.
Именно эти пустяковые подробности вертелись у меня в голове, покуда Коган мотал, когда на последней трети второй стороны вдруг начали происходить какие-то вещи.
Сперва, нарастая, а не затихая, откуда-то донесся глухой грохот брошенных в подвал бутылок, почему-то темно-зеленых, а не прозрачных, почему-то не показалась важной эта деталь, не знаю почему. Словно мы находимся не под землей с точки зрения обычной науки, а над нею, на поверхности, и слышим этот нарастающий грохот сквозь вату в ушах, не знаю, как объяснить это состояние дальше.
Наконец его оборвала резкая барабанная дробь, и хриплый негроидный голос по-гитлеровски свирепо и отрывисто с шепелявым дефектом речи пролаял фразу, последними звуками которой были протяжные “ма-ан”.
Коган не знал кто это, хотя с ним в одном классе учились два будущих лабуха, один из них в дальнейшем очень приличный гитарист, что-то вроде местного махавишну.
Я догадывался - ничего не зная наверняка, по детской привычке отгадывая кроссворд с помощью косвенных улик.
Мне было известно название, точнее одно слово из трёх, я видел их на фото, и слышал по радио этот специфический вокал, другие, правда, песни. Но эта интонация, этот саунд! Названия полностью запомнить я не мог, оно было чересчур длинным для запоминания, помехи слишком сильны, а дикторы объявляли его слишком по-своему, по-американски.
Спортивный коган не блистал лингвистической эрудицией. Он призадумался, ведь слушать группу без названия, это кошачий концерт кота в мешке, как будто над тобой кто-то издевается, нарочно его скрывая... Коган хлопнул себя по коленям в спортивках, и сентенциозно произнес: кажется, я понял, что это за группа, это группа “мэн”, - и тут же перевел без словаря. - человек.
Примерно с такою же легкостью другой сосед Вадюша, продавая мне фотки ансамблей, пояснял: а это группа Ху - Кто.
Как будто они в разное время и в разных местах, но синхронно, сговорясь, говорят одному человеку - мне, единственное известное им иностранное слово из трех букв. Каждый своё - мэн и ху.
Я не стал его разубеждать. Ведь мне и самому было неизвестно полное имя. Поэтому я погрузился в любимое состояние полусна, тщательно запоминая структуру и оттенки драгоценных песен.
Дальнейшее походило и на сон и на пробуждение, смотря с какой стороны посмотреть, и откуда заглянуть. Я встрепенулся, услышав то, что давно мечтал послушать, там где не ожидал.
То ли из глубин подземелья, то ли на лестнице ведущей вниз - из башни в темницу, послышались тяжелые нечеловеческие шаги кого-то с непонятным количеством конечностей в обуви невообразимого фасона, хотя это вполне мог быть и братец Когана в допотопном, точнее не скажешь, шузняке, оставляющем влажные следы не совсем человеческих ступней.
Груда брошенных туда бутылочных осколков стала горстью битого стекла в сжимающемся кулаке. Я услышал хруст, похожий на скрежет тормозов - столь редкий для наших улиц, скажем прямо, звук, потому что тормоза - дорогое удовольствие, их следует беречь, вот откуда трупики собак и кошек вдоль бордюра.
Коган не препятствовал прослушиванию “Сузи Кью” целиком, оно оказалось прервано естественным путем, когда просто закончилась пленка, и мы решили перейти к следующей катушке.
И вот что на ней оказалось - помимо других, но в том же объеме выпусков “Событий и размышлений” в конце второй стороны были дописаны три точно такие же композиции Криденсов, и даже “Сузи Кью” обрывалась чуть ли не на том же самом месте.
Коган был разочарован, а я, напротив, доволен вполне. Мне померещилось, что в двух параллельных мирах (хотя их могло быть и больше) с незначительным различием между собой, обитают два брата Когана , а стало быть и каждого из нас может быть вдвое больше, а это, согласитесь, лучше, чем совсем не быть, когда наша жизнь так скудна и однотипна.
Таким образом мною была частично разрешена загадка двух экземпляров, которые брат, если не ошибаюсь, вскоре потребовал обратно. И дальнейшая судьба их неведома, равно как и личность одного из двойников, в смысле - кто же за ними приходил. Ведь никто никогда не поминал его по имени.
Около семи родители вернулись из кино, дружно обозвав двухсерийный “Солярис” ахинеей. Единственный ребенок доложил о нашем эксперименте.
Оказалось что родители когана рассчитывали посмотреть на большом экране “тот солярис где космонавта играет лановой”.
Я бы тоже глянул ту постановку пару раз, но её уже года три, как не показывают, и скорей всего больше не покажут, чтобы не затмевать новое, длинное и нудное говнецо, с которого зритель уходит пачками.
Великовозрастный идиот морочит головы малолетним балбесам, брезгливо прокомментировала мать Когана, пока родитель возился у плиты. Бабушки в кухне уже не было. Сурово, но справедливо. Я оделся и ушел.
Ну а сейчас, я думаю, пора запустить в повествование и второстепенных персонажей, тех, что устали толпиться в когановской прихожей в ожидании своего появления..
Коган женился на девице из мединститута и, взяв, фамилию жены, уехал “к северным оленям” за длинным рублем.
Когда умерла старая сплетница и стукачка из “пентагона”, тётя Катя Попова по кличке “маска” из-за обилия косметики на громадном лице, кто-то из органов, в духе гласности, сообщил, что она писала доносы на гражданина”Егорова”, изобличая его неарийское происхождение.
А ей оттуда якобы отвечали, что она ошиблась адресом, здесь товарищ, не гестапо, на дворе перестройка и всё такое прочее.
Многие ныне покойные люди были убеждены, что “маска” отравила своего мужа, бухарика по прозвищу Дядя Лё.
Коган-старший умер неожиданно рано, тихо повредившись умом после инсульта, и его было мучительно жаль.
Вдова пережила его лет на девять. Хоронили её со священником, катафалк, той же марки, что обычные маршрутки, был белого цвета. Гроб стоял на кухонных табуретах возле канализационного люка, об который я в детстве больно ударился головой.
Наблюдая за панихидой через форточку, я дивился тому, какой короткой и плоской выглядит снежная горка, с которой мы когда-то съезжали на санках.
Скорбящих было мало. Постаревший гитарист-виртуоз стоял, опираясь на палочку.
Квартира опустела и вскоре её место, подобно церкви в гоголевском “Вие” окончательно затерялось в коммерческом однообразии первых этажей. И никто не упоминает имена тех, кто в ней когда-то проживали.
Но хруст зеленого стекла, похожий на скрежет тормозов или протесты расстающегося с жизнью организма, слышится-видится мне и доныне, если я ставлю диск группы с длинным названием.
Мне только неясно, что за рука сжимает осколки в горсти, не боясь порезаться. Либо на ней надета перчатка из чертовой кожи, либо она сама из железа.
*
Мой любимый рассказ “Кузина”. Время действия 2017. Это в некотором смысле прощание с “самойловым”, хотя конец истории никак не обозначен. В ту пору - десять лет назад автор не был уверен, что доживет до указанной в рассказе даты. Тем не менее дожил и приступил к новому циклу на привычные темы, в котором знакомые положения и лица, в отличии от прежних зарисовок, показаны несколько иначе, с укрупнением мелочей.
Перед вами первый экспонат серии портретов и масок, посвященной одной из знаковых рок-групп начала советских семидесятых.
Первый опыт опыт такого рода был посвящен мною Саббату и назывался “В темноте”, во тьму он и канул, успев намекнуть на важные вещи тем,кого всё еще “интересует интересное”.
Данный цикл носит более оптимистическое имя - “Возрождение чистых вод”.
Желаю приятного ознакомления каждому, кто следит за нашей миссией.
Не надо упрямиться.
Собственно, в этих рассказах нет и не может быть ничего специфически нового (у кого оно есть - написанное на русском языке за последние годы стыдно брать в руки как чужой хуй при беспощадном свете дня) но разве не за это мы ценим старое кино, старую эстраду?..
*