Разумеется, он изменился за те семь или восемь лет, что мы не виделись, кожа стала грубее и темнее, туловище сделалось более плотным, волосы, прежде неровно падавшие на его паталогический лоб, как у Бориса Карлова в роли Монстра, были теперь тщательно подстрижены.
Ощупывая его лицо глазами, я, наконец, обнаружил то, что ожидал найти - шрам на левой щеке в виде виселицы.
Это был след от железного крюка, на котором ему довелось провисеть некоторое время после падения с крыши. На свое счастье маленький Азизян был гораздо тщедушнее Азизяна зрелого, и мясо его щеки выдержало вес его тельца.
Шрам был на месте, но заметить его с первого раза было практически невозможно, отчасти из-за темно-кирпичного цвета кожи и отчасти из-за мимической складки, скрадывающей след от прокола. В кинофильме Бунюэля "Скромное обаяние буржуазии" у всех мужских персонажей на шее имеется сходная дырочка, но обнаружить ее можно, лишь только просматривая эту картину пятый или шестой раз, никак не раньше.
Азизян приблизился еще на несколько шагов, и я уловил запах тех же духов, что и от теток моего отрочества. Так пахли шиньоны, сумочки и шляпки тех, кому они больше не нужны.
- А-а! - произнес Азизян свои два междометия, обозначающие на его языке приветственный смешок, но без согласных звуков.
Я тотчас же вспомнил, как одно время он говорил исключительно не "ебать", а "ебать" - звуки напоминали голос некоего земноводного мутанта, плюс эти вечные солнцепоглощающие очки зеленого чудовища, впитывающего и умерщaляющего солнечный свет, когда он произносил это свое "ебать".
Ну зачем она тебе? - допытывался Нападающий. - Эта Донна Саммер живая, зачем, что ты сней делать будешь, если она к тебе возьмет да и припрется, как та дама с собачкой?
Ебать, - коротко отвечал Азизян. Сомневаюсь, чтобы он кого-либо "ебал" на самом деле.
Между прочим, звуки очень похожие на Азизяново "ебать", издает труба в одной из послевоенных пьес Дюка Эллингтона.
Произведение это, по структуре своей заурядный блюз, называется "Hy'a Sue". И что-то в нем, по крайней мере - сходство с Азизяном, всё-таки есть.
Азизян стоял спиною к толпе, и поэтому только я мог видеть его кощунственно улыбающийся ротик и слышать непристойные звуки, им издаваемые.
- Привет, Шура, - сказал я, глядя на Азизяна так, как будто он поднялся со дна морского с анчоусом во рту, но голос мой прозвучал равнодушно. Такие случаи происходят, пускай им нет рационального объяснения, я имею в виду, подумаешь о ком-нибудь и он - этот кто-нибудь - уже тут как тут, является и варит воду. Азизяна видеть я был несказанно рад.
Увидеть Азизяна после созерцания различных символов веры на шеях убийц и женственных задниц спекулянтов, было для меня большой радостью в этот такой обыкновенный день - день моей дробленой на множество дней жизни, оцененный работодателем в двенадцать американских долларов.
Давным давно, когда мы видели доллары только в кино, и возбуждали они нас не больше, чем собачьи соски, мы поднимались с Азиком по лестнице, ведущей в актовый зал школы №13, где репетировал со своим ансамблем Саша Навоз. Мы шли не спеша и плевали на картинки из жизни Ленина. Плевали старательно, я бы сказал, ритуально. Как следовало бы плевать сегодняшним тинэйджерам на теперешних великомученников.
Отхаркивая на последний портрет Ильича обильную порцию саливы, Азизян громко и смачно припечатал: "Обвафлился!"
Эхо азизянского голоса не успело смолкнуть в лестничном пролете, как, откуда не возьмись, нам навстречу шагнул директор школы по кличке Скорпион, большеголовый мужчина в кофейной тройке, с рябоватым лицом. Я тогда подумал, что в какой-то степени у нас будут неприятности, ведь наши слюни текли по стеклам картинок, как струйки дождя по осеннему стеклу, за которым капитан команды Сережа Мельничук занимался любовью с Сашей Минько.
Саша сам рассказывал, что в тот момент шел дождь, и на стадионе никого не было. Да! Но "дёрик", видимо, настолько обалдел от дикости им увиденного, что просто отказался поверить своим глазам и прохилял мимо нас с Азизяном вниз, не сказав ни слова.
И это только одна история из длинного и скабрезного ряда наших с Азизяном кощунств, глумлений, надругательств и диверсий. Его двуличная гомофобия в сочетании с порочностью и похотливостью.
Как только Азик возникал в окне своей детской спаленки с немецким полевым биноклем в одной руке и дымящимся хуем в другой, в доме через дорогу начинали дружно - одно за другим, гаснуть окна! Он причинял обывателям столько же неудобств, сколько в военное время стальные птицы толстого Германа), вкупе с моим восточным садизмом делали нас образцовыми вольными партизанами Люцифера в сонной, свернутой желеобразными, издающими вонь кольцами действительности, в мире добрых людей.
Действительность подражает искусству - сначала придумывают греки Илиаду, а потом обнаруживается Троя, Эдгар По в своем стихотворении "Улалюм" говорит о горе Вайанек, что стоит в том месте, куда дует северный ветер Борей, и этою горою оказывается вулкан Эребус в Антарктике.
Так и в случае с Азизяном - это не фамилия, а совершенно иррационально придуманная мною кличка. Он не армянин. Но как только мы начали называть Азизяна Азизяном, сразу же в его облике появилось что-то армянское, от эдакого революционера-террориста по типу легендарного товарища Камо.
Дядюшка Стоунз по своему обыкновению отреагировал на новое прозвище Азизяна стихами, которые он частенько напевал на мотив одной из песен группы "Слейд", начинавшей к тому времени уже выходить из моды:
Это Азизяка а-а-ха-а
Партии хуяка а-а-ха-а!..
Через некоторое время подлинная, украинская фамилия Азизяна была напрочь забыта.
Слово "Азизян" замелькало в доносах и попало в архивы КГБ, увлеченно занятого расшифровкой аббревиатур ЭйСи-ДиСи и вполне кашерной группы "Кисс" (Азизян любил "тяжеляк").
А стюардесса Таня Самофалл, показывая мне датский порнобуклет с мухами, говорила, что его подарил ей "этот мальчик-армянин с косым глазом, ну Саша... Азизов". Однако, уже при Горбатом мы стали называть Азизяна иначе - Яшико, по имени одного албанского композитора.
Самым удивительным последствием переименования "Саши с косым глазом" в Азизяна стала метаморфоза, постигшая его дядю, скромного жителя пограничного городка в Карпатах, весьма удаленного от воспетой Мандельштамом страны.
Этот импозантный мужчина в кожаной куртке и с подкрашенными в черный цвет волосами, уложенными в кок, прослышав, на какое слово отзывается его племянник, принял правила игры и включился в мистификацию с такой страстью, что за весьма короткий срок "обармяниться" совершенно.
Отчасти этому безрассудному для человека его лет увлечению способствовало присущее ему в избытке чувство юмора, а отчасти - потребность непрерывной деятельности, спасавшая многих советских бунтарей против системы от смертельной пустоты и скуки одиночества.
"Дядька", - как называл его Азик, был и радиохулиганом, и контрабандистом, и мотогонщиком, и даже изобретателем!
Теперь этот некогда неукротимый человек лежал под дождем в гробу, беспомощный и беззащитный. Поредевшие седые волосы - все, что осталось от прически бывшего "тедди-боя", щеголявшего густым и плотным "коком", плачевно облепили мокрый лоб.
Но и таким я узнал его. Мы общались в былые годы. Мне только было не понятно, одним ли сумасбродством его, чего уж тут греха таить, не совсем нормальных родичей, обязан он своим появлением у "Стереорая" post mortem или же здесь какая-то иная причина?
Вся надежда была на племянника. Азизян достал сигарету и щелкнув портсигаром, пригладил волосы, потом прикурил и, дважды глубоко затянувшись, нарушил молчание:
- Такова воля усопшего, папа. Ни хуя, как говорится, не попишешь. Как ты уже, наверное, изволил догадаться, мертвый господин в гробу - мой дядя Вячеслав. А эти двое, - он едва кивнул подбородком в сторону своих leibwache. - Хирам и Спорус, родственники жены брата. Поминки будем справлять в столовой "Алые паруса".
- А почему не в "офицерской", она же ближе, - чуть было не спросил я, мысленно сравнивая лобик племянника со лбом его дяди в гробу...
1993