Для любого покойного артиста нет страшнее осквернителя, чем некрофил-импотент, которого некому остановить, потому что все ввокруг притворяются, будто убеждены, что он делает это любя.
Вне зависимости от того, волновало ли вас лично чье-то творчество при жизни творца, жертву посмертных домогательств всегда почему-то жаль.
Тяжело видеть "мощь у немощи в плену" и даже не близкий вам когда-то автор или исполнитель вызывает сочувствие, как любое беззащитное существо, живое оно или мертвое, в данном случае неважно.
Посмотрите, что вытворяют над Высоцким.
Любовь калек холодна и неумела, но беспощадна. Она нелепа и греховна по своей исковерканной сути вдвойне, когда они вожделеют друг друга, домогаясь одного из партнеров с того света.
Румынскую эстраду и кинематограф у нас не то чтобы презирали, её скорее не принята было принимать всерьез, приберегая презрение для более высоких образцов вражеской культуры.
В отличии от потерянного Китая, двуличной Югославии или от розоватой, но строптивой Франции, социалистическую Румынию мало кто оплакивал в качестве вялого щупальца советской экспансии.
Поэтому мне лично , как человеку отдельному, крайне импонировало практически всё, что производила эта страна, хотя я и не щеголял знанием языка и умением танцевать народные танцы.
Отношение изменилось, когда местные неонацисты пронюхали про "железную гвардию", которой до того не замечали в упор, тяготея к душной эстетике ночного портье, куда в общем-то было "всё включено".
Никаких подвигов, кроме погрома, который так мечтали повторить столичные нацмальчики осенью девяносто третьего, эта гвардия, как известно, не совершила.
В детективном цикле Николаеску они изображены именно так, как выглядят и ведут себя все без исключения "железные" в реальной жизни.
Но вот вдруг смешные, словно из кинокомедии "Песни моря", фамилии типа Ионеску и Парвулеску зазвучали из пивных уст с трепетом и апломбом не меньшим, чем тексты "Аквариума", лишь потому что у их обладателей обнаружилось вполне конкретное погромное прошлое...
Минула четверть века. Палец железногвардейской романтики высосан насухо, как член афроамериканского друга в устах у Лимонова, а воз и ныне там.
Но сформировался и новый образ, скажем так, не "хиппушки" и "панкушки", а лебедушки-несушки, той что носит скрывающимся в горах легионерам молочко и хавчик.
Идет так по лесу в национальном костюме, напевая что-то фольклорное, в веночке из полевых цветов родного края, а в конспиративной хижине, в узорчатой рубахе, красиво приставив к сапогу шмайсер, её поджидает сам Корнелий Зеля Кодряну, напевая "примавара, примавара".
До сих пор сидит и ждет.
Унгерн тоже обещал подтянуться.
*