Самуил Шатров - гениальный сценарист "Нейлона" и "Опекуна", открытого мною поколению обреченных с неожиданной стороны четверть века назад:
Веня-музыкант и его верная помощница имели обширную клиентуру. Для переговоров по телефону они пользовались хитроумным кодом. Вот и сейчас Матильда Семеновна набрала номер и страстно зашептала в мембрану:
— Мила Аркадьевна? Прибыла чудесная книга. Переплет невиданной красоты. Какого цвета обложка? Я даже не знаю, как вам описать. Вы когда-нибудь гуляли лунной ночью? Видели, как блестит река при луне?.. Вот именно, цвета лунного серебра!.. Что? Вам не идет этот цвет?! Не смешите меня! Он идет всем…
— Не теряйте на нее время, — сказал Веня. — Позвоните лучше Исидору Андриановичу. Он прибежит сюда без шляпы!
Матильда Семеновна набрала новый номер.
— Если мы не продадим шубку за четыре куска, считайте меня идиотом! — не без торжественности сказал Веня.
Вечерами Глаша выносила на помойку отходы стоматологического производства: удаленные зубы, отслужившие свой век коронки, кусочки гипса, окровавленные тампоны.
— Живодер! — возмущалась дворничиха Хабибулина. — Такой тип с человека шкуру соскребет и папиросу закурит.
— Живодер и есть! — охотно соглашалась Глаша. — Плюну я на ихнее жалованье и ворочусь назад в Тимофеевку.
— Ворочайся, — говорила дворничиха. — Что ты у этого костолома не видела?
— Не нравится мне ихняя квартира. Цельный день он людям скулы наизнанку выворачивает.
— Эсэсовец, — говорила дворничиха.
— Эсэсовец и есть, — подтверждала Глаша. — Весь день в квартире мужики стонут, бабы ревмя ревут. Сердце обрывается. Поверишь, за десять лет никак привыкнуть не могу!
— А ты не привыкай. Зачем на них здоровье кладешь? Пусть его мадам тряпкой помахает.
— Она помахает. Дождись! Нет, не буду я больше жить у них. Не нужно мне ихних подарков. Пойду на фабрику имени Бабурина. Дадут мне белый халат, буду конфеты в цеху заворачивать.
*
Ганса Хольмана не мистифицировали. Афанасий Корж, став мастером свинооткорма, действительно получил всесоюзное признание. О нем писали в газетах, ему посвящались специальные радиопередачи, за ним азартно гонялись кинодокументалисты.
В Москву Корж приехал на Выставку достижений народного хозяйства. Вместе с другими экспонатами ферма тимофеевского колхоза прислала могучего Яхонта — одного из четвероногих питомцев знатного животновода. Яхонт, кстати, тоже поразил воображение журналиста из ФРГ.
*
Веня оглядел фигуру Афанасия Коржа и по его чуть обуженному синему шевиотовому пиджаку, по широким брюкам, по затейливо вышитой гуцулке и, наконец, по буро-кирпичному загару, покрывавшему лицо, шею и руки, безошибочно определил в пришельце сельского жителя.
— Вы никак с периферии? — с мнимой дружелюбностью осведомился Веня.
— Из колхоза, — подтвердил Корж, все еще любуясь шубкой.
— Зачем же вам такое манто? — ехидно спросила Матильда Семеновна, подмигивая Себастьянову.
— Как зачем? Чтоб носить!
— Таких элегантных вещей деревня не носит!
— А что, по-вашему, она носит?
— Зипуны, поддевки, ватники.
— Полушалки, — вспомнил поэт.
— Ушкуйники, — добавила образованная Кира Степановна.
— А подойников там не носят? — спросил Корж.
— Не острите, — сказала Матильда Семеновна. — Подойники — это такое корыто, куда сливают молоко. Мы знаем. А вот короткие плюшевые жакеты там в большой моде.
— Приятно встретить людей, которые так хорошо знают колхозную жизнь, — сказал Корж, начиная злиться.
*
— Ты плохо кончишь, Шалва! — предсказывали родичи.
— Все мы плохо кончим. Все мы в положенный срок будем удобрять землю. И когда нашу плоть станут есть черви, смею вас уверить, они так и не узнают, кто из нас был математиком, а кто спекулянтом!
Таково было житейское и философское кредо Шалвы Константиновича.
*
На исходе седьмого часа пареньку стало дурно. Ему дали отдышаться, и все началось сначала. К полуночи ангелы не выдержали и выдали секреты своего арго. Ополоумевший новобранец начал вопить:
— Арус-барус, палку-малкус!..
Тут поднялся невообразимый кавардак. Трясуны вскочили с колен и начали целоваться и метаться по комнате, радуясь, что господь внял их молитвам.
Санька на всякий случай крикнул:
— Мадмий-кадмий, арбуз-марбуз.
Но в общем гаме его никто не услышал. Он поспешил на свежий воздух. «Ну и малахольная команда!» — выругался он вслух и пошел в привокзальный ресторан.
Здесь он здорово надрался водки и пильзенского пива.
Санька вышел из ресторана на боевом взводе. Ему очень хотелось высказаться. И он во всеуслышанье начал предавать проклятию трясунов.
— Сволочи бородатые! — орал Санька на всю улицу. — Бить вас некому!
К нему подошел милиционер.
— Идите, гражданин, домой, — сказал он. — Проспитесь. Вы дорогу сами найдете?
— Спасибо, начальник, — расчувствовался Санька. — Недостоин я вашей ласки. Сволочь я постная, евангельский трясун!
— Ладно, идите, самокритикой будете заниматься дома!
— Хороший ты человек, — сказал Санька. — Одна у меня к тебе просьба.
— Какая? — полюбопытствовал милиционер.
— Не подавай мне руки, товарищ милиционер. Слышишь? Ни в коем случае не подавай. Договорились?
— Хорошо, договорились, — улыбнулся милиционер.
— Что ж тут хорошего, — возразил Санька, — если я трясун!
— Вот что — топай домой, — сказал милиционер, — и чтобы было тихо, спокойно…
— Эх, не занимаешься ты антирелигиозной пропагандой, — с болью сказал Санька. — Всем ты хорош — и погоны, и портупея, и сапоги чищены, одно плохо: пропагандой не занимаешься, не агитируешь.
— Слушайте, гражданин, — начал терять терпение милиционер, — долго я буду с вами вожжаться!
— Нет, не агитируешь, — грустно констатировал Санька. — По глазам вижу. Меня на этот счет не обманешь!
— Вам не терпится попасть в вытрезвитель? — разозлился милиционер.
— А что мне вытрезвитель, — сказал Санька, — если ты не агитируешь!
Милиционер свистнул.
— Свисти, свисти! По морде твоей вижу, что не занимаешься антирелигиозный пропагандой.
К ним подъехал мотоцикл. Саньку погрузили в коляску. Всю дорогу он честил милицию. И даже в вытрезвителе, стоя под кинжальным душем и захлебываясь от воды, он кричал дюжим санитарам:
— Не агитируете, сукины дети!
*