Боль была адской, словно кого-то убивают этажом выше. Верхняя челюсть слева. Первый раз в жизни зуб так болел, и вспоминать об этом стало в последствии тяжело, а забыть невозможно.
А ведь минуло какие-то девять лет, - подумал Шепелев. - и в кого я превратился?
Ну да - девять, ему еще не было четырнадцати, но страдания превратили его в совсем беспомощного ребенка, родственники решил лечить его не в районной стоматологии, а по блату и повезли в фабричную поликлинику, где, разменяв седьмой десяток, безвылазно, с послевоенных лет, практиковала какая-то “Марийка”. И сколько в этом эпизоде совпадений - если бы не зуб, или по крайней мере если бы это был чужой зуб, забавная могла бы получиться история...
Вместо обещанного Феррери, Блохин показывал гостям “Школу-84”, которая никому не нравилась - видеолюбители успели расхавать, что далеко не все американские картины соответствуют требованиям советского дурака и, сперва осторожно, а потом всё наглей и наглей, перебирали харчами, перебираясь в более изысканные салоны.
Кто-то говорил, что предки Блохина прибавили к фамилии две буквы, но Шепелев не спрашивал, так ли это, чтобы не обидеть хорошего человека.
У каждого свои болезненные ощущения.
За кадром на экране как раз пел Элис Купер, и это тоже было совпадением, потому что тогда, в те роковые и жуткие осенние каникулы, пущенные псу под хвост, всё началось с того, что Шепелеву предложили перебросить с пласта “Киллер”, о котором он мечтал с прошлого года, но не мог найти.
На большой перемене под гиканье скачущих на куче осенних листьев первоклашек, тучный, похожий на чеха, человек, приоткрыв газетку, показал обложку с головой в петле, и Шепелев обрадовался, мысленно запрыгав как козёл.
“Киллера” ему перебросили честно и за три рубля, но утром следующего дня он узнал, что такое бессонная ночь, не сомкнув глаз из-за зубной боли.
Когда он описал того человека, один субъект без одобрения произнес: ясно - это Лайтер.
Квазиностранными фамилиями в округе Шепелева удивить было трудно, однако эту он почему-то запомнил, как, если верить книгам, приговоренный запоминает ненужные в дальнейшей жизни мелочи, потому что жизни больше не будет.
Зачем мне всё это было запоминать, столько лет помнить, и зачем я это вспоминаю теперь, и даже не могу поделиться? - размышлял Шепелев, трогая языком пломбы и пустые места во рту. - Потому что это сюжет. - ответил он сам себе. - И с ним надо что-то делать.
Начало подходящее - у Блохиных смотрят “Школу-84”, звучит композиция про врача-садиста...
Три дня подряд, нет - разумеется, промежутки были, но кто на них обращал внимание, эта ведьма “Марийка” возилась с окаянным зубом, причиняя подростку невероятные страдания в учреждении, будто на скорую руку оборудованном, скажу больше - замаскированном под заводскую поликлинику, куда запойные работяги ходят к алкашам-терапевтам за липовыми справками, а на самом деле... вот! совсем другое место! совсем другое место для совсем других целей! И музычку подобрали под стать.
А подойди туда в неурочное время, поверни дверную ручку, дерни за веревочку и вылетит стая мух, как, впрочем из любого другого “кабинета”, будь то совет ветеранов или отдел культуры.
С этого момента мысли в голове у Шепелева потекли, извиваясь как змейки на мелководье, но записывать их он уже не собирался, понимая, что и так запомнит, а остальные не поймут.
Хотя единицы всегда найдутся, готовые поверить, узнать побольше - разве он не сам из таковских?
Только их ведь с каждым годом становится всё меньше. А стало быть - быль в обратном направлении техническому прогрессу (Шепелеву некогда было шлифовать свои умозаключения, он был фанатом Платонова) смысле снова становится сказкой.
Сказка мифом.
А миф - тайной, хранителем которой остается один единственный человек. И цены ей нет, ибо всё уникальное бесценно.
В данном случае это я, получивший честную дозу хорошей музыки от Лайтера и порцию средневековых пыток от тёти “Марийки”, травившей параллельно им одесские анекдоты.
Добро пожаловать в мой кошмар, товарищи!.. - Шепелев устыдился банальности последней фразы, он был рад, что его никто не слышит.
Жены Блохина не было дома и Блохин явно нервничал. У каждого свои зубы.
Добро пожаловать? Но при нынешней эмансипации всё больше шансов услышать в ответ “та иди ты нахуй со своими “кошмарами”, батя!”.
Итак - начало: у Белкиных (на самом деле у Блохиных), но хай будут Белкины, смотрят “Школу-84”, поёт Элис Купер и у героя начинаются типа дежа вю...
Его, как Майкла Кейна, заманивают в рабочую поликлинику, которая служит фасадом и ширмой чего-то более ужасного. чем острая зубная боль, ужасная разве что своей новизной, подобно более приятным ощущениям, чья острота при повтором опыте также притупляется.
Сознавая, что его заманили в камеру пыток, причем без наркоза, наш герой усилием воли пытается отвлечь себя всеми доступными средствами, он начинает подмечать сходство плинтусов, узоры трещин на потолке, края отколотой лепнины, провисание электропроводки, пятна в плафонах светильников, вплоть до ваты в оконных пазах с другими жилыми и казенными помещениями, включая собственный дом, где он был зачат, и где, возможно, будут зачаты его будущие дети.
Униформизм коррупции, коррозии и разрухи вне рамок времени и пространства - мир трескающихся и снова склеиваемых людей, кресел и стёкол.
Щель, трещина и выгнившее дупло, как место появления на свет. Родина.
*