Несмотря на снегопад снаружи, в павильоне "Зеркального карпа", как летом, пахло духами и карманной мелочью.
Обувь и головные уборы клиентов выглядели одинаково,вне зависимости от возраста владельцев.
На мне была допотопная шапочка. Во всем городе такой же фасон круглый год носили только два человека- Паша-аферист и Жора-пидорас.
Клыкадзе был в цигейковом пирожке своего отца и очках, как на Гиммлере.
Мы напоминали охотников за фольклором по типу Гинзберга и Орловски.
С улицы доносился звон трамвая, похожий на звонки в дверь.В пивной было тесно. Завсегдатаи щебетали с буфетчицей на пригородном диалекте. Городской контингент сокращался с каждым сезоном.
Опрокинув то, что принесли с собой, Клыкадзе, как и в прошлый, и позапрошлый раз, заговорил об идее трех летних кафе на крышах близнецов-девятиэтажек, построенных к пятидесятилетию Октября.
Он всегда говорил одно и то же - власти решили отказаться во избежание несчастных случаев и суисайдов, а то бы мы сейчас сидели...
Кто-то принес "Весну". Возможно тот же, кто делал это прошлым летом. Играла та же самая кассета Бенцианова:
кому это надо - никому не надо,
кому это нужно - никому не нужно - отвечали куплетисту его оркестранты: Корженевич, Понаровский... Остальные имена я не помнил, потому что на солнце развозит быстрее, чем в отопительный сезон.
Казалось, что поет, гримасничая, какая-то подарочная кукла на шпинделе. Но это только казалось, потому что я видел живого Бенцианова, и он пел то же самое, что было записано на кассете.
Паша-аферист носил шапочку постоянно из-за лысины, он вообще соответствовал своему возрасту времен оккупации.
А вот Жора-пидорас только казался старше из-за очков и портфеля, на самом деле, по оценкам Сермяги, ему могло быть от силы лет двадцать семь.
*