Жили-были два отца, и у каждого по сыну. Оба росли в неподходящее время, в неподходящей для роста обстановке, но выросли.
Один, насмотревшись папиных эксцессов, как киновед на закрытых показах, ныне семейный, добрый человек, профессионал без тени претензий, с прочнейшим (слава б-гу) иммунитетом от интереса со стороны умных журналистов.
Другой - ни кола ни двора, ни профессии. Одни пластинки и врожденный порок сердца. Шестерит перед теми же, перед кем шестерил его предок, тормозя, как ему казалось, естественные процессы, когда ребенку не было тринадцати.
Другой - ни кола ни двора, ни профессии. Одни пластинки и врожденный порок сердца. Шестерит перед теми же, перед кем шестерил его предок, тормозя, как ему казалось, естественные процессы, когда ребенку не было тринадцати.
Не "корешится", а именно "шестерит", хотя и сам уже в том возрасте, когда кумиров старшего поколения принято люто презирать вместе с поколением.
Первый хлопец симпатичен нам не только тем, что в гробу видал кима фоули с тимом бакли, а, в первую очередь, тем, что его немыслимо представить виртуально вылизывающим двуногую рухлядь, мечтающую о тихом домике под оливковым деревом в Словении (там, кстати, нормально) и комплекте протезов марки "Тристана".
Аркадский царь Ликаон, дед Аркаса со стороны матери, убил своего внука и угостил Зевса приготовленной из него пищей. Разгневанный громовержец опрокинул стол, испепелил молнией жилище Ликаона, а его самого превратил в волка. Затем он воскресил Аркаса.