Большая столовая на третьем этаже почему-то не работала, и мне пришлось подняться в крохотный буфет на шестом, застав там моего недруга, с недавних проявляющего к моей персоне нескрывемую неприязнь, в которой, впрочем, не было ничего удивительного.
В тесноте помещения общение было неминуемо.
"Как настроение?" - дружелюбно поинтересовался я у девицы, стараясь не смотреть ей в лицо.
"А каким оно может біть после концерта Роллинг Стоунз?" - ответила она вопросом на вопрос, опрокинув взглядом мой стакан с бледной водкой.
"Не знаю - не бывал" - произнес я вслух, а місленно добавил: году в 65-м, вероятно, хорошее, только не здесь, а где-нибудь в Ричмонде..."
К концерту готовились, ворошили прошлое, а те, у кого его нет, активно заправлялись, разбодяживая свой скромный кругозор, чужими бреднями про никому не нужных в СССР Роллингов, которые кроме сексуальной бравады ничем тут и не славились, не считая жалистной песенки "Эйнджи" с болгарского пласта, возникшей как-будто в догонку "Чернобровой дивчине" Самоцветов.
Но секс - единственное имущество прлетария, последний довод голодранца, которым он может щегольнуть перед другими обитателями ночлежки, особенно в прошедшем времени.
Конечно, я произнес свою тираду молча. Чернобровое создание меня и без таких откровений ненавидело. Я смог убедиться в этом ровно через неделю, когда оно подошло ко мне и, не поздоровавшись, выдало заготовленный текст:
"В среду у меня утренний эфир, думаете, мне приятно заходить в студию, где меня ждет гора окурков? Надо убирать за собой!.."
- Сочувствую. Но эти окурки не мои. Их оставляет кто-то другой, поскольку моя программа выходит по средам, причем иногда в записи. Не могут же они дожидаться именно вас всю неделю?"
Но она меня, прохоже, не слушала, заранее объединив меня с кучей окурков в этом месте.
Через неделю провокация повторилась: "я вынуждена ставить повторы вашей передачи, а она у вас меньше часа. Возникают дыры в эфире. Вы это специально делаете?"
- Нет. Так иногда получается, потому что нахальный тип передо мною затягивает свои беседы со звездами русского говно-рока на пять, а то и на семь минут. Я всё выясню и дополню, допишу недостающий метраж другими песнями..."
И в этот раз она не дослушала моих пояснений.
Сегодня, двадцать лет спустя, все мы уже пожилые люди, маемся от свинцовой тяжести и смоляной тягучести вздорных воспоминаний о в сущности пустячных конфликтах между пустячными людьми с пустячным исходом.
Ах, ну да! - если она пускает в эфир повторы моих передач, значит ей приходится их, хотя бы частично, прослушивать. Вряд ли ей не действует на нервы и стиль и материал, и акцент, и вообще...
Так называемый "классический рок" в девяностые напоминал груду размороженной падали. Которую, кто на плов, кто на котлетки, разбирают его любители - потомственные мазохисты, с тайным воплем "за это можно всё отдать!" А что, собственно, "всё"?
Большой свинцовый пролетарский хуй из рыболовных грузиков, который переплавят и установят в виде цеппелина на станции Токсово. Благо дело, эскиз уже имеется.
О музыке тогда серьезно рассуждали специалисты с однотипными и точными прозвищами: Никита Цеппелин, Лёха Дженесис, Влад Пинк Флойд и т.п.
Я лично знал троих, откликавшихся на собачий окрик: "Битл!"
Значит скоро должны появиться (а може уже и есть): Демьян Шнур, Устин Янка, Макс Егор, Ульяна Зоопарк.
Причем, как говорили когда-то, "в количестве".
*