Когда наступают “дни без числа”, те, что удобней и как-то привычней называть по имени, как давних знакомых, в один из них могут пожаловать и сами знакомые в виде рвущегося наружу, переработанного материала, в форме никому не нужной информации, статистических данных и анекдотов о том, как кто-то что-то забыл и перепутал, за которыми следуют наплывы мыслей о последствиях таких ошибок много лет спустя, о том, что застал рассказчик и и до чего не дожил виновник.
Старый актер, выступая перед публикой, докладывает “я снимался в тридцати шести фильмах, в том числе таких, как...”.
Причем это у него давно заготовленный текст, но число картин не увеличивается.
Почти каждый был знаком с примерно таким же числом людей, и о каждом из них тоже можно было бы снять кино, что-нибудь вроде лирической комедии, которую можно смотреть в дождливый день, не обязательно сначала и до конца.
Каждое знакомство - "масочник", "колоночник", кого мы только не знали! выглядит уникальным, как та пачка чипсов, что в час ночи притащил мне однажды Колоночник на закуску.
Зная, что он не уйдет до трех часов, то есть до рассвета, я, чтобы как-то разрядить атмосферу, заметил примерно следующее: вот пакетик чипсов и в нем чипсы, казалось бы обыкновенные, копеечные - их сейчас синхронно с нами берут и поедают тысячи людей, они хрустят на тысячах челюстей, и ни для кого это не диво, но!.. если бы ты припиздил ко мне с таким же пакетиком тридцать лет назад, я бы подумал, что ты прилетел из-за границы.
Я говорил так долго, только чтобы молчал Колоночник. В июне все окна открыты, а лягушечий голос Колоночника всегда можно расслышать и опознать даже в час пик на проспекте, и музыкой его глушить слишком поздно, хотя он всегда готов поговорить о достоинствах Чикаго и Бэд Кампени, этот старый и классный, по отзывам сорокалетней давности, ритм-гитарист, вечный именно ритм-гитарист, с личиком оскопленного Юматова, вынужденный петь теперь на рыбе манерные шлягеры Патрисии Каас...
Ведь он пришел именно поговорить - неутомимый резонер и теоретик.
Я понял, что рассуждаю мысленно, он меня не слышит и пауза затянулась.
Колоночник тоже молчал.
Я вынул из пакетика один чипс, словно в комнате была клетка с кем-то, кому его можно было скормить.
Колоночник взял его у меня двумя пальцами, как детектив, поднес к люстре на просвет, и молча положил на край письменного стола, того самого, знакомого ему столько лет.
Эта его, не лишенная шарма, поселковая привычка не звонить в дверь, а окликать хозяев по имени из-под окна, типа “можна до вас?” - полчаса назад как тридцать лет назад в том же месте прозвучал его лягушечий голос и всё стало на свои места.
“Ну ты Шерлок Холмс!” - произнес Колоночник голосом соседа по общаге в картине на производственную тему из тех времен, когда то чем он в ту пору, еще до службы в Чехословакии, занимался, называлось “вести ритмуху”.
Он плюхнулся на диван (я уловил запах одеколона) и
просидел на нем до рассвета.
Говорил он мало и тихо - он говорил о тяжелых вещах, об игровой и наркотической зависимости двух моих старинных знакомых, один из которых вскоре умер.
Он явно не лгал, он недоумевал и переживал за них не менее, чем я, но при первых проблесках зари засобирался “на пляж”, куда-то поближе к воде, встречать рассвет в хоре своих собратьев.
*