=СПУТНИКИ=

От окончательного пробуждения его отделяли считанные минуты, и он это знал, потому что не первый раз проталкивается в герметичный отсек, за чьими створками  полное отрезвление, с восстановкой по памяти, отбором и фиксацией наиболее ценных вещей, явленных ему за минувшую неделю, проведенную в «открытом космосе», в невесомом барахтанье запоя.

Остаток сна сползал как край одеяла, и Константин сознавал, что ему очень скоро (и опять же – в какой раз!) предстоит начинать «новую жизнь» после приземления в хрущевских декорациях Звездного городка, каковым для него уже четвертый год является спальный район на окраине другого, более крупного района, населенного «белыми» людьми. По крайней мере, они себя считают таковыми…  Снова это «таковыми».

Таковыми, таковыми,

Токо-вымя! Токо-вымя!

Глаза открывать не хотелось, но мышцы утомленного пьяным гримасничаньем лица не подчинялись приказам больной головы.

Он с неохотой говорил себе, что становится похож на известную в прошлом актрису, которой после очередной пластики всю морду вывернуло.

Когда-то они видели Тако в «Утренней почте», лежа в постели с беременной Лизой. Никаких пультов в помине не было, и Лизка босая, с темным пятном ниже пояса, спрыгнула с кровати, чтобы прибавить громкости в родительском телевизоре. Они вскочили и начали танцевать под копытцевый перестук той ретро-чечетки…

 Сейчас у меня раскроются глаза – мучительно простонала часть пробудившегося мозга.

Неужели Кусиков снова меня чем-то угостил, а я – мудофель конченный, был не в силах отказаться?

Возможно такое или нет?

На-вер-ня-ка.

И для чего он, Кусиков, зачем он так поступает, если я ему – друг? Хочет, чтобы я выносил потом из квартиры последнюю мебель? Да ее и без меня рано или поздно повыносят! Все на хуй вынесут…

Страх временно ошеломил лежащего на спине толстяка, и прихлопнул протуберанцы соображения, отсрочив подъем еще на полсотни секунд.

 Кусиков, всегда одетый с иголочки, Ангел Смерти со стажем, был ему страшен еще больше, чем сам он, Константин себе отвратителен.

В памяти, словно у спятившего робота, замигали, забегали «живой строкой» плоские каламбуры, слепленные из названий фильмов и книг, которыми набит его многострадальный череп с поповскими прядями редеющих волос, на грушевидной малиновой шейке с пустой цепочкой – медальон, опять проебал медальон.

«Убить сумасшедшую» – Купить «Сумашедшую» (реклама водки).

Кинотеатр повторного фильма – к/т позорного фильма (был такой между Почтамтом и Горсоветом).

«В Аду ложного призвания». (Ты, Витек, промаялся 20 лет!)

Дуэт (шумовой террор) «Кафель и Пьер Доз» (пиздели, что москвичи, а на самом деле – оба из Тотьмы), магнитальбом «Нюх как у Ступки».

Кстати о нюхах! Вечер правой поэзии – овца (с вот таким рубильником!) читает:

На душе стало дучно и фюрерно,

На кокарде зевнул черепок…

«Человек с планеты тайн и загадок» (ну, это известно про кого).

И всюду он. Везде – он, неутомимый слушатель и зритель. On and On and On. А за спиною – Кусиков, сам себе гример-гробовщик, лощеный, как Мариенгоф.

Кусиков, Кусиков – центровой гурмэ, человек-аптека.

Черное одеяло, последний лоскут – откинулось будто веко, и посторонним глазом (не из-под собственного лба, не из своей глазницы) Костя увидел, словно прорубь во льду с вертолета, черный след от укола.

Не может быть. Значит ни хуя и не было. Перенервничал.

Он открыл (теперь уже свои) глаза, и беззвучно пошевелил губами, потому что самое страшное – фамилию художника, чья картина оставила неровный отпечаток на стене в другом конце комнаты, он никогда не произносил вслух.

Картина могла висеть и нет. Как зовут живописца, он знал и не знал. Знал, конечно, только не желал в этом признаваться, чтобы не угробить себя бесповоротно, натворив со страха непоправимых глупостей. Ведь недаром пигментные пятна, проступившие у него на висках и голенях (летом он ходит в шортах) злые языки величают как? – «злокачки» и «непоправички». Хе-хе.

Тем более,  действительно был на Руси художник с такой фамилией, и картин им нарисовано немерено. В манере исключительно былинно-реалистической. В манере исключительно былинно-реалистической.

То есть – ни хуя интересного, кроме одной дурацкой мелочи. Лишенной смысла, надуманной – согласен, подробности, которая рассмешит даже  психиатра, (если Костя решит к нему обратиться), не говоря уже про всеядных друзей-товарищей, прошедших дурдома и ширку, прежде чем застрять в янтарном желе алкоголизма на основе тревожных воспоминаний.

Дело в том, что имя мастера, картина и ее сюжет – как единый образ, как четкое представление о нем вместе с желанием произнести и посмотреть (зная координаты, адрес, так сказать, выставочного зала), готовность это сделать – все это в совокупности совпадало для посетителя «галереи» с несколькими мгновениями ультимативного ужаса, слитыми в непрерывную единицу времени, длинную, как игла, способная достать самый болезненный и беззащитно-коварный нерв, дремлющий между сеансами пыток в темных каналах человеческого сознания.

Начинали в четверг, еще до концерта была нарушена черта, вместо обещанных афроджазменов (Колумбарский, как всегда, напиздел) вылезли ощипанные перформеры в обносках с Тишинки:

Бригадир, are you lonesome tonight?

Командир, are you lonesome tonight?

Двадцать лет, то есть, бесконечно исполняют одну и ту же муть, полагая, что это остроумно...

А сегодня – вторник, и какой-то он фтористый, этот вторник. Илья Вавторник? Был такой кекс, читал у нас в бурсе теорию джазовой импровизации. Надо подрубить зубной пасты, чтоб с фтором. Надо сходить в магазин.

Пора что-то решать со стоматологией. С такими гнилушками не шутят. «Осторожно! В зеркале злая собака!» Откуда только берутся такие веселые объявления? Костя предпринял попытку картаво зарычать, как Рой Орбисон (тоже  тот еще урод).

И тут он понял, что еще по-прежнему ночь, что он попросту отрубился и заснул средь бела дня с горящим светом, и сейчас начнется самое страшное – то, чему он, сопротивляясь столько лет и пожертвовав единственный приличный подарок судьбы – свою Лизку, предпочитает бессонницу – чтобы ни в коем случае не проверять, только бы не делать этого, не пересечь узкую грань неведения – увидел или не увидел? Правда это или неправда? Общаться или уклониться от контакта? Умереть от испуга, или – обосраться, но позволить им сделать все, что они делают с теми, кого выбирают для своих дел, вереща от «гибельного восторга»?

Потому что ночь, время появления…он не посмел с первого раза вымолвить имя. Ночь, это время тех, кто приходит во сне. Тех, кто следил за ним с детства. Время Воснецов.

19/XII/2010