48 ЧАСОВ ДО ИВАСИ

– «Меморандум Квиллера»? Что-то я не припомню такой картины в широком прокате… А… а вот этого точно у нас никогда не показывали.

Прижав подбородком трубку, Костя Климов делал умоляющие глаза высокому блондину с курчавой бородкой и поношенным, но дорогим рюкзаком.

Блондин кривлялся перед зеркалом, изображая альпийского дровосека. В шляпе с короткими полями торчал хвостик зелени. Костя купил пять пучков, потому что старуха под магазином отдавала их за копейки.

– Почему это я вам не доверяю?.. Доверяю вполне. Просто я не обязан верить каждому вашему слову. Ладно. Ладненько… Звоните если что. Аккуратненько там.

Климов положил трубку и, с неожиданным для его комплекции проворством, метнулся к «лесорубу» в прихожей.

Решительным жестом он выдернул из-под шляпной ленты пучок петрушки, разгладил сломанные черенки и пошел прятать зелень в холодильник. Овощи он хранил, где положено – в нижнем корытце.

Костя нагнулся. Лесорубу стали видны его бедра, выглянувшие из-под безразмерной майки с адресом какого-то кибуца.

– Чего он там тебе опять?.. –  жеманным тоном спросил лесоруб.

– Да чего, чего!.. Выдумал фильмы, которых у нас сроду не показывали – мне ль не знать, и уверяет, будто смотрел их дважды в нашем местном «Иллюзионе», между почтой с горсоветом. А я там пасся… так – я там пасся с осени восемьдесят второго по самые-самые.

– Какую ка-ртину? – лесоруб немного заикался.

– Да никакую. «Сорок восемь часов до Акапулько». Прикинь, Славян – «Сорок восемь часов до Акапулько».

Костя захлопнул холодильник и уставился на Славяна в ожидании реакции на свои слова.

– А-а что, такой не-эт? – спокойно поинтересовался Слава.

– В принципе, если Негриков говорит, что есть, значит есть наверняка, только нам с тобой  знать об этом не надо. По крайней мере, ближайшие сорок восемь часов.  Если ты помнишь, зачем сюда приехал.

– Ли-лидия Гинзбург о том же пишет, – неожиданно изрек Славян, и Костя тут же забеспокоился, не ему ли он давал эту книгу. Ведь Гинзбургов до хуя – за всеми не уследишь.

– Ну и что там пишет ваша Лилидия?

Костя выбрал роль следователя, которому надо расколоть своего «Раскольникова». На минуту он забыл, что Славян во сто раз хитрей, богаче и востребованней своего провинциального друга. Вячеслав Цибизов был художник и организатор ряда скандальных перфомансов. Славу “Герострата”  знают и ждут повсюду.  На улице Авраменко он оказался потому, что в нашем городе у него возникли очередные выставочные дела. Слава понял, что Костя проглотил наживку и лукаво улыбаясь, принялся не спеша опускать подвернутые калоши полотняных штанов. Левая нога у него была чем-то сильно изуродована.

– Славочка, так что же конкретно сказал Ги-ги-гинзбург? – лучезарно улыбнулся Костя.

– В зеркале злая собака, – хитро и без запинки произнес Цыбизов, поправляя шляпу, и добавил: Гав, гав.

– Это мы уже слышали. Кончай бушлатиться! – Климов занервничал и не к месту перешел на жаргон. – Если ты сейчас же…

– «Все, что вы здесь говорили – интересно и, вероятно, правильно, но я думаю, что поэту вредно об этом знать», – опередил Костины домогательства Цибизов.

– Офигительно, – выдохнул, присмирев, Константин. – И где же нам можно, если можно, прочитать такую книжку?

Но в коридоре было пусто. Воспользовавшись смятением друга, чью восторженность он хорошо изучил, художник растворился в воздухе.

– Даже дверь успел закрыть, рогалик, – махнул пухлой рукой Костя. – От сука!

«Какое-то непонятное время года, и все из-за климата, – рассуждал Цыбизов, совершая прогулку. В сквере он подобрал пластмассовую рукоять от детской лопатки, и теперь постукивал ею по выкрашенным зеленкой прутьям ограды, – И все из-за климата. В тропиках трудней скрывать дефекты – потому что много на себя не наденешь… А что – это идея! – Он, наконец, нащупал нужную мысль. Нейтральное название. Тудэм-сюдэм. Пойдут гастроли. Православные могут придраться к Непорочному зачатию. А так – все в лучших традициях Луна-парка. Аттракцион «Сорок восемь часов до чего-то там». Хотя зачатие, конечно, звучит и точней, и скандальней. Но скандал скандалу рознь».

Закончив думать, Цибизов бросил палочку через плечо. Не услышав звук ее падения, он пожал плечами и направился к переходу.

– Скажи мне, Костя, еще раз, какой фильм тебе рассказывал по телефону твой Негритенков?

– Негриков? Он мне ничего не рассказывал, он только попытался внушить мне то, чего не было и быть не могло.

– Типа Непорочного зачатия!

– Непорочное зачатие, это, Цыба, стопроцентно Ваш выбор. Я бы так называть не стал. – Константин демонстративно отвернулся и стал наливать в высокий стакан сухое вино из коробки.

Цыбизов изучал мясистую спину товарища, спину японского монаха. «Волосы как отросли! Потому что стричь некому. Зарос до безобразия. Это уже и не эпатаж, а потеря человеческого облика, – рассуждал про себя Цыба. – Он портится. Любимая модель, наш, можно сказать, гуттаперчевый мальчик разлагается на глазах. Но мы все же попробуем».

Словно прочитав мысли друга, Костя повернулся и спросил несколько отрывисто:

– В отдел заходили?

Цыбизов выдерживал паузу. Костина рука со стаканом замерла как на портрете. Он не торопился, ожидая услышать от художника определенный ответ, чтобы хлебнуть вина со спокойным сердцем. Взгляд Костиных глаз набухал бесстыдством и ненавистью.

– В отдел мы заходили, – прервал молчание Цыбизов. – Подходящей не было. Разбирают ее. Такие как вы.

– Вроде вас там тоже хватает, – глухо огрызнулся Костя.

– Девушка сказала, завтра подвезут, – Цыбизов покачал в воздухе пустым стаканом. Костя понял смысл его жеста, но подливать не стал. Его снова начинала душить бесконтрольная неприязнь к своему эксплуататору.

– Откуда там девушка? Что-то вы путаете, Славочка! Этим делом пожизненно кекс торговал.

Цыбизов едва заметно пожал плечами:

– Зато я видел там волшебные филе. Лежат себе – безликие, безголовые, каменные от мороза (которого снаружи нет)… «по захолоделости своей напоминая рислинг». И ценники, кстати, умеренные.

– Что ж вы не отреагировали, если они умеренные? Пожарили бы.

– А я отреагировал. Не веришь – загляни в холодильник.

– Верю. Умница. Значит, завтра?

– Завтра, завтра, Костян.

– Славян!

– Костян!

Друзья чокнулись.

Цыбизов, прихрамывая, разгуливал по комнате. Сломанный (сыном хозяина) в кураже попойки стол он починил собственноручно. Но как починить самого Костю, теряющего художественный вид с каждым прожитым днем – теперь уже все равно, в каком режиме провел он этот день, трезвом или пьяном.

Славян понимал, что все повторится, как в прошлый и позапрошлый раз. Об этом можно не беспокоиться. Результат опыта в данном случае целиком зависит от личностей, а никак не от состояния их физического и психического здоровья.

Цыбизова волновало совсем другое. Грядущий феномен предстояло еще каким-то образом обыграть и оформить. Надо было придать этому зрелищу торжественность и величие ритуала в наше безритуальное время, так, чтобы чудо метафизическое обернулось некоммерческим успехом, стало искусством от слова «искус».

Он для чего-то вспомнил свою двадцатишестилетнюю жену (ей скоро будет 27), двух дочерей от первого брака, учебу. Затем огляделся по сторонам – с одной зияло незанавешенное окно, с другой – смятая постель Кости Климова. В ней было пусто. Костя курил на кухне.

Двое под одной крышей. Немолодые и усталые. Но, не взирая на взаимную неприязнь, они, тем не менее, готовы совершить поступок, чье правдоподобие требует если не доказательств, то, по крайней мере, серьезной доработки. Что увидят, и не усомнятся – это не главное. Веря второстепенна. Главное, чтоб заметили.

Из коридора донеслось шлепанье Костиных вьетнамок. «Сейчас я его задушу» – подумал Цыбизов. Но в ту же секунду зазвонил телефон.

– Агов! Агов! – произнес бесстрастный голос, – Завтра никак не могу. А чё такого-то? Не в последний же раз! Да, вынужден отъехать. Да, на трое суток. Минимум. Потом расскажете.

Прислушиваясь к разговору Кости с посторонним человеком, Цыбизов улыбался все шире и спокойней, пока его друг лгал кому-то о своих планах на ближайшие дни.

Ровно в полдень у Цыбизова была встреча с городским галеристом Губенко. Выставочный зал располагался в помещении бывшего ресторана «Колос» на другом конце проспекта, если  туда ехать от улицы Авраменко.

– Могу убрать в холодильник, – с купеческой простотой предложил Губенко, когда Цыбизов, поддев указательным пальцем, показал ему продолговатый пакет, завязанный узелком. – Неужели ее можно определить на ощупь?

– Продавщица смогла.

Приблизительно в это время Костя Климов слонялся под магазином, потихоньку докуривая первую сигарету (Костя еще спал, когда Цибизов уходил), норовя выяснить одну важную для себя вещь.

В магазине «светиться» Константину почему-то не хотелось, но ему была нужна правда. Наконец, хлопнув себя по лбу, Костя вспомнил, что рыбно-мясной отдел находится слева от дверей, и его должно быть видно с улицы сквозь стекло.

Поставив ногу в жуткой кроссовке на крыльцо, Костя почти прильнул к дверной решетке.

За прилавком никого не было. «Соврал, сволочь, – пробормотал Костя. – Но зачем, зачем? Ведь проверяется элементарно!»

И тут из подсобки вместо «кекса» вышла вполне современного вида дивчина с короткой стрижкой, в штампованном трафаретами свитерке. Костя почему-то и ее возненавидел с первого взгляда.

– Он категорически против видеосъемки, – пояснил Цыбизов с едва заметным оттенком досады в голосе.

– Жаль, – вздохнул Губенко, проталкивая окурок в пивную жестянку. – Уникальные были бы кадры.

– Ему ты этого не объяснишь. Тогда, я думаю, имеет смысл сделать подборку комиксов. В том числе и для буклета.

– Или диафильм. Они снова входят в моду.

– По типу «Сказки о Рыбаке и Рыбке».

– Только тут не сказка, а быль.

– «Девушка сказала: завтра подвезут». И подвезли! Вечно вам девушки правду говорят, – Костя Климов, шутя, отчитывал приятеля, а тот, тем временем, разделывал на кухонном столе закуску. В Костиных глазах тлело всегдашнее недовольство: А я вот не могу дознаться, когда в продажу поступит третий том Кокто.

– Говори громче, я не слышу! – весело откликнулся Цыбизов. – Или иди сюда.

На приглашение Костя лишь покивал головой, как статуя Командора.

– Сам придешь, –  сухо вымолвил он.

В оголенном окне подрагивала отечная синева долгого вечера – прелюдия каждодневной бессонницы. В домашних условиях для Кости это было время беспокойства и мук. Потому-то он и сбегал из дома, куда только мог: на выставки, концерты, в баню. Только бы не наблюдать эти бессмысленные сполохи от полвосьмого до одиннадцати.

Ближайшие сутки его бессонное состояние будет сопровождать нечто большее, чему пока еще нет определения ни в современном научном словаре, ни на языке дремучих суеверий.

Цыбизов появился с подносом – немного солений, черный хлеб, подтаявшее масло. Аккуратно разделанная сельдь с луком, и, отдельно в блюдечке – вынутые молоки.

Ближе к полночи Костя вышел из-за праздничного стола, и, не закрывая дверь в ванную, тщательно прополоскал рот и почистил зубы.

От волнения и тоскливого ожидания перед неминуемым он не потел, а, напротив, чувствовал противную сухость на коже и в горле.

Почистив зубы, он приблизился к Цыбизову и бросил взгляд на поднос с едой. Сельдь оставалась. В блюдечке было пусто.

Цыбизов молчал, но челюсти двигались в его закрытом рту, а щеки заметно распухли. Он начал медленно подниматься со стула. В холодных зрачках художника отражалось звериное пламя Костиных очей.

Костя откинул голову, и широко, словно у зубника в кресле, разинул рот с беззащитной бородкой. Цыбизов приблизил свои губы к отверстию, но поцелуя не последовало. Отпустив нижнюю челюсть, Цыбизов дал вытечь Косте в глотку полный рот тщательно разжеванной и смешанной со слюной молоки. Напрягая шейные мышцы, чтобы не подавиться, Костя проглотил ее, и с жадностью вдохнул сырой, вечерний, комнатный воздух.

Он так и продолжал стоять с раскрытым ртом, пока Цыбизов накидывал свой рюкзак. Он сомкнул десны, лишь  когда услышал, как хлопнула дверь.

«А, пусть стоит. Не испортится», – успел подумать он, обводя глазами телевизор, пластинки, люстру, углы, потолок, небо в окне. Это был взгляд существа, которому все это, все эти вещи уже ни о чем не говорят. Об улыбке на его лице не могло быть и речи.

Цыбизов вернулся ровно через двое суток. Он приехал на такси. От него пахло хорошей выпивкой и несвежим бельем. Разобравшись с замками, он бодрой походкой прошел коридор до порога, и бесцеремонно включил свет.

Костя лежал на животе, едва касаясь лицом подушек. (Так же валялась, раскабанев от материнства, его первая жена). В одном кулаке он сжимал тюбик с импортной мазью. Рука слегка подрагивала.

«Живой», – отметил Цыбизов. – но где же она?»

Он выскочил из комнаты и, стыдясь своего малодушия, осмотрел обе раковины, заглянул в унитаз и под ванну. Затем вернулся в комнату и с первой попытки обнаружил то, чего не заметил сразу.

Художник быстро налил себе водки, поддевая вилкой обветренный ломтик неубранной закуски.

Жестом иллюзиониста Цыбизов сорвал мешковатую желтую майку с предмета, стоявшего на полу. В родильном тазу лежала свежайшая маринованная сельдь.
18.V.2011