ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ОРБИТА
Татуированный пришелец возле киоска (он будто в нем прилетел, будто из него вылез, не выдержав одиночества, чтобы увидеть вокруг такие же машины, услышать ту же речь…) читал стихи нонстоп: про «короля преферанса», про «обмылок луны». Делал он это громко и с расстановкой, ритмично рассекая воздух смуглой рукою в глубоких шрамах. Но запомнить его слова мешали вопли светофора и бесшумное плескание в плоском фонтане вполне взрослых лбов, издали похожих на детей. Пришелец выманивал на откровенный разговор, соперничая с безумием и хаосом июльской сиесты.
Пытаясь припомнить как там дальше про «оскал грузовика», я совсем не обратил внимания, что мы уже покинули пределы Дубов, и, совершив большой крюк, вышли к дикому краю бывшего пляжа. Так, должно быть, перебегают с места на место собаки.
Поверх прибрежных камней, несмотря на безветрие, трепыхалась белая пузырчатая пена. В матовом песке выглядывала прозрачная емкость в форме лимонки. Первым нарушил молчание я: А, пожалуй, в былые времена к пузырьку такого вида подошли бы не сразу – сперва убедились бы, что никто не следит (кто-то, конечно, все-таки следит, но проявляет понимание – уж больно красивая вещица – так и просится в сервант..), цоп – и домой. Там его отмоют, и будут по праздникам пить из него перцовку. Серый, я прав?
– Отмоют, отмоют… Вадюшу тоже отмывали, когда его армянин на чердак заманил. Мне интересно кого и от чего они отмывают в своих ваннах, откуда столько гадости! – он брезгливо махнул рукой в сторону пены.
– Выделения, старина, вы-де-ле-ния. Древние как псалтырь. Этажом выше поселился ссыкунец – ходит в майке с каким-то очкастым уродом. Пройдет по лестнице – сутки стоит вонища. Года три назад (ну да – в 93-ем) предки послали его на Кубу – привез еще одну майку. То есть можно менять, один хуй – как разило подростковой тухлятиной, так и разит.
Серому очень хотелось узнать, кто изображен на кубинской майке, чтобы помянуть Хемингуэя, но он молчал. Мне в свою очередь хотелось озвучить версию Азизяна, согласно которой Че Геваре отрубили руки «чтобы кубинский товарищ поменьше раздвигал ими ягодицы».
Разговор на эту тему мог испортить прогулку окончательно.
– Павлуша подрос, и в игрушках не нуждается, а то б и я, пожалуй, подарил ему такой пузырек. Кто из нас не собирал пустые пачки, тот пускай спляшет вокруг монумента Серп и Молот с медведем, который испугал собаку девочки!..
Он словно читает мои мысли. В моем шкафу круглые сутки тускло поблескивает бутылка из-под кока-колы сирийского производства. Сувенир чьей-то дальней родни чьей-то дальней родне прилип к рукам вероломного Азизяна. В общем спиздил он её в доме одного инженера, который работал на арабов.
Зайцев и сам временами похож на медведя. Человек свыкшийся не столько со внешней оболочкой, сколько с наличием внутренних органов, устроенных по медвежьему образцу. Артист в костюме «мишки» развлекает, «внутренний медведь» внушает ужас. Его специализация – утренники для детей, проигравших свое будущее в фанты. Медведь с человеческим лицом на окутанном жутью полустанке, скользящий взглядом по окнам вагонов – узнает кто или нет?
– Пожалуй, старый, ты прав. Ты как всегда… прав. А мне по-твоему место в какой сказке? – ошеломляет неожиданный вопрос.
– Не знаю. Азизяну нравится «Мошонка и медведь».
– Индейский вождь Бегущий Медведь… - Зайцев смутился, что-то припомнив, однако быстро пришел в себя. – А что Азизян, бился в фантики?
– Как бог. На детской дурке он был королем, обыграл все отделение, после выписки полгода долги собирал. Уже тогда задатки…
– Задаток – от слова «зад».
– Про таких говорили «он мог картинок насмотреться».
– Я вот что думаю, старый, если Маккартни любит все экологическое, ему бы понравились сермягины вибраторы. Из кукурузы! – Зайцев изобразил непристойный жест: хоп-хей-гоп!
Где бы нам приземлиться, – добавил, устало сощурив глаза. – мы ведь не медведи и не ботинки.
– Если ее не разломали, то под вон тою ивой должна быть…
– Собак я вижу. А ее пока нет. Собаки на месте. Как люди. Деревьев становится меньше. Вчера еще шумело под окном, а сегодня – пустое место. Вынесли как Сталина из мавзолея. Даже пень умудрились выкопать.
– Красивое все-таки сооружение. Черный столб, черный серп, черный молот. Что касается деревьев, я тут подслушал недавно, пизда одна говорит: Когда сажали – не думали. А мы теперь страдаем каждый год, пока эта гадость не завалится. Догадайся о ком это? Про полувековые тополя, с которых, видите ли, пух летит. Природа виновата, Серый.
– М-да. «Когда сажали – не думали».
– Сермягины вибраторы можно сразу в музей Гугенхейма. У Азизяна другая идея – колбасный отдел в магазине «Интим». Мечтает уговорить Коршуна, но Коршун пока не клюет. Эротические колбаски – посовал и съел сам, или, что тоже зачтется, угостил малоимущего товарища.
– Ты знал Глобочников? Они жили над будкой сапожника. Дочку звали Ася. По-моему полублядво. Так у них в подъезде, где, как у тебя, потолок над лестницей в подвал идет под углом, красовалось потрясающее дацзыбао, которое почему-то никто так и не сфотографировал. Черным по белому: Ася, я тебя выебу в задний проход! А ниже приписка: это серьезная заявка.
– Я знаю, кто это сделал. Это Дода Поляков написал. По пьянке.
– Глобочник старший, Сява, аськин брат держит колбасный цех. Так почему бы Коршуну в кой веки раз не послушать младшего брата, и не открыть первый в Стране Свиней салон колбасной эротики. Пока не поздно, потому что, ты знаешь, как быстро присваивают и реализуют самые пошлые идеи. А идея пошлейшая. Представителям страдающих свинобоязнью конфессий, естественно, без свинины.
– Если не ошибаюсь, ваш «Интим» совсем рядом с Азизяном?
– В принципе да, только Азизян от нас дальше, чем ты думаешь. Он опять проворовался в космическом гастрономе… судить о его положении можно только по балкону – что вывешено, долго ли сохнет. Мы все волнуемся за него – не чужой человек.
– К танцплощадке мы снова с тобой, намереваясь приблизится, только отдалились. – я отметил, что язык мой слегка заплетается, мы и так уже наговорили море лишних вещей. – Да там и смотреть не на что. Эстрада выгорела. Береза по-прежнему в центре, не тронули ее, это удивительно. Много покрышек на полу.
– Лемурчики по ветвям не бегают?
– Возможно и носятся, только я их не узнаю, игнорирую. Чтобы существо пробуждало в тебе драгоценную смесь ужаса с любопытством, у него должно быть знакомое лицо. А все, кого я более-менее запомнил, давно отказались от своих самых неповторимых черт. Конечно, жизнь была бы интересней, если бы у нас над головой Петя Костогрыз уносил на дерево лапку, откушенную у Пети Осадчего, соавтора ранних азизяновских хитов. А в скворечнике у него был бы склад порнографии. Они сами ничего не помнят. Восьмого марта в гостях одна врачиха (психоаналитик!) говорила, что в Ленина стрелял Ли Харви Освальд. Наверно все-таки не в Ленина, а в Леннона, но ей все равно.
Зайцев и тут поежился с усмешкой: Ишь ты, как все вывернул!
Кукла-медведь полулежала на спине в заросшей прошлогоднею травою воронке. Ветер шевелил крохотные листочки, слишком слабые, чтобы издавать весенний шум.
–Это серьезная заявка. – задумчиво повторил мой спутник. Кажется он перебирает в уме другие, известные ему исторические ошибки.
С пристани стали долетать звуки радио – заработало кафе. Значит уже минимум час дня. Кто-то прибавил громкости, стали разборчивы отдельные слова. Пела баба с негритянским напором: с тобо-уо-ой! с тоу – боййй.
Зайцев в очередной раз недовольно (ковбой в чужом городе) огляделся, и невозмутимо (уверенный, что его шутку оценят) произнес:
– Бирабиджанис Джоплин? Они по-прежнему убеждены, что главное, это петь как негры. Марыля Родович – раз. – он загнул палец.
– Раппопорт – два! – я загнул свой, и тут же встретил сопротивление.
– С каких это пор она «раппопорт»?.. Все работали под негров, а теперь еще эта карлица вылезла. Как она нижней челюстью двигает – туда же колоду карт можно засунуть! Радио только мешает всем хорошим людям сразу. А раньше балдели по-отдельности, отложив обмен мнениями до утренней выпивки, как джентльмены.
– Boston так и прогремел. Вечером по Голосу. А через пять минут у всех было занято – короткие гудки. Американская группа захватила город алкашей и металлургов без единого выстрела. Об этом надо писать в пособиях по психологической войне.
Стояли холода. Утро было воскресное. Тридцать третья марка везла меня в ДК Орбита. На задней площадке перетаптывались два чувака, пуская из-под кроличьих шапок портвешковый перегар. Они покачивались, и, кажется, мне был понятен их повод. В магнитофоне играл списанный с эфира Rock'n'roll Band. Бостонские щупальцы дотянулись и до них.
В фойе Орбиты работали кассы и толпилась стайка стукачей и спекулянтов. Знакомых не было, а делиться восторгами насчет Бостона с кем попало не хотелось.
Вдруг за спиной раздался честный, как у кинокомсомольцев, голос: Ребята, смотрите кто приехал!
По широким ступеням в окружении каких-то чиновников поднимался Михаил Пуговкин. Когда он вошел в фойе, кто-то несмело проскандировал: Слава советскому киноискусству!
Актер (он был в коротком тулупчике и зимней шапке) лукаво подмигнул, за долю секунды оценив что перед ним за люди, и сценическим шепотом процедив: здрасссь… прошел внутрь дворца культуры.
Семьдесят шестой год.
– Тебе пятнадцать. Мне двадцать семь. И за это каждому по пятьдесят.
Пытаясь припомнить как там дальше про «оскал грузовика», я совсем не обратил внимания, что мы уже покинули пределы Дубов, и, совершив большой крюк, вышли к дикому краю бывшего пляжа. Так, должно быть, перебегают с места на место собаки.
Поверх прибрежных камней, несмотря на безветрие, трепыхалась белая пузырчатая пена. В матовом песке выглядывала прозрачная емкость в форме лимонки. Первым нарушил молчание я: А, пожалуй, в былые времена к пузырьку такого вида подошли бы не сразу – сперва убедились бы, что никто не следит (кто-то, конечно, все-таки следит, но проявляет понимание – уж больно красивая вещица – так и просится в сервант..), цоп – и домой. Там его отмоют, и будут по праздникам пить из него перцовку. Серый, я прав?
– Отмоют, отмоют… Вадюшу тоже отмывали, когда его армянин на чердак заманил. Мне интересно кого и от чего они отмывают в своих ваннах, откуда столько гадости! – он брезгливо махнул рукой в сторону пены.
– Выделения, старина, вы-де-ле-ния. Древние как псалтырь. Этажом выше поселился ссыкунец – ходит в майке с каким-то очкастым уродом. Пройдет по лестнице – сутки стоит вонища. Года три назад (ну да – в 93-ем) предки послали его на Кубу – привез еще одну майку. То есть можно менять, один хуй – как разило подростковой тухлятиной, так и разит.
Серому очень хотелось узнать, кто изображен на кубинской майке, чтобы помянуть Хемингуэя, но он молчал. Мне в свою очередь хотелось озвучить версию Азизяна, согласно которой Че Геваре отрубили руки «чтобы кубинский товарищ поменьше раздвигал ими ягодицы».
Разговор на эту тему мог испортить прогулку окончательно.
– Павлуша подрос, и в игрушках не нуждается, а то б и я, пожалуй, подарил ему такой пузырек. Кто из нас не собирал пустые пачки, тот пускай спляшет вокруг монумента Серп и Молот с медведем, который испугал собаку девочки!..
Он словно читает мои мысли. В моем шкафу круглые сутки тускло поблескивает бутылка из-под кока-колы сирийского производства. Сувенир чьей-то дальней родни чьей-то дальней родне прилип к рукам вероломного Азизяна. В общем спиздил он её в доме одного инженера, который работал на арабов.
Зайцев и сам временами похож на медведя. Человек свыкшийся не столько со внешней оболочкой, сколько с наличием внутренних органов, устроенных по медвежьему образцу. Артист в костюме «мишки» развлекает, «внутренний медведь» внушает ужас. Его специализация – утренники для детей, проигравших свое будущее в фанты. Медведь с человеческим лицом на окутанном жутью полустанке, скользящий взглядом по окнам вагонов – узнает кто или нет?
– Пожалуй, старый, ты прав. Ты как всегда… прав. А мне по-твоему место в какой сказке? – ошеломляет неожиданный вопрос.
– Не знаю. Азизяну нравится «Мошонка и медведь».
– Индейский вождь Бегущий Медведь… - Зайцев смутился, что-то припомнив, однако быстро пришел в себя. – А что Азизян, бился в фантики?
– Как бог. На детской дурке он был королем, обыграл все отделение, после выписки полгода долги собирал. Уже тогда задатки…
– Задаток – от слова «зад».
– Про таких говорили «он мог картинок насмотреться».
– Я вот что думаю, старый, если Маккартни любит все экологическое, ему бы понравились сермягины вибраторы. Из кукурузы! – Зайцев изобразил непристойный жест: хоп-хей-гоп!
Где бы нам приземлиться, – добавил, устало сощурив глаза. – мы ведь не медведи и не ботинки.
– Если ее не разломали, то под вон тою ивой должна быть…
– Собак я вижу. А ее пока нет. Собаки на месте. Как люди. Деревьев становится меньше. Вчера еще шумело под окном, а сегодня – пустое место. Вынесли как Сталина из мавзолея. Даже пень умудрились выкопать.
– Красивое все-таки сооружение. Черный столб, черный серп, черный молот. Что касается деревьев, я тут подслушал недавно, пизда одна говорит: Когда сажали – не думали. А мы теперь страдаем каждый год, пока эта гадость не завалится. Догадайся о ком это? Про полувековые тополя, с которых, видите ли, пух летит. Природа виновата, Серый.
– М-да. «Когда сажали – не думали».
– Сермягины вибраторы можно сразу в музей Гугенхейма. У Азизяна другая идея – колбасный отдел в магазине «Интим». Мечтает уговорить Коршуна, но Коршун пока не клюет. Эротические колбаски – посовал и съел сам, или, что тоже зачтется, угостил малоимущего товарища.
– Ты знал Глобочников? Они жили над будкой сапожника. Дочку звали Ася. По-моему полублядво. Так у них в подъезде, где, как у тебя, потолок над лестницей в подвал идет под углом, красовалось потрясающее дацзыбао, которое почему-то никто так и не сфотографировал. Черным по белому: Ася, я тебя выебу в задний проход! А ниже приписка: это серьезная заявка.
– Я знаю, кто это сделал. Это Дода Поляков написал. По пьянке.
– Глобочник старший, Сява, аськин брат держит колбасный цех. Так почему бы Коршуну в кой веки раз не послушать младшего брата, и не открыть первый в Стране Свиней салон колбасной эротики. Пока не поздно, потому что, ты знаешь, как быстро присваивают и реализуют самые пошлые идеи. А идея пошлейшая. Представителям страдающих свинобоязнью конфессий, естественно, без свинины.
– Если не ошибаюсь, ваш «Интим» совсем рядом с Азизяном?
– В принципе да, только Азизян от нас дальше, чем ты думаешь. Он опять проворовался в космическом гастрономе… судить о его положении можно только по балкону – что вывешено, долго ли сохнет. Мы все волнуемся за него – не чужой человек.
– К танцплощадке мы снова с тобой, намереваясь приблизится, только отдалились. – я отметил, что язык мой слегка заплетается, мы и так уже наговорили море лишних вещей. – Да там и смотреть не на что. Эстрада выгорела. Береза по-прежнему в центре, не тронули ее, это удивительно. Много покрышек на полу.
– Лемурчики по ветвям не бегают?
– Возможно и носятся, только я их не узнаю, игнорирую. Чтобы существо пробуждало в тебе драгоценную смесь ужаса с любопытством, у него должно быть знакомое лицо. А все, кого я более-менее запомнил, давно отказались от своих самых неповторимых черт. Конечно, жизнь была бы интересней, если бы у нас над головой Петя Костогрыз уносил на дерево лапку, откушенную у Пети Осадчего, соавтора ранних азизяновских хитов. А в скворечнике у него был бы склад порнографии. Они сами ничего не помнят. Восьмого марта в гостях одна врачиха (психоаналитик!) говорила, что в Ленина стрелял Ли Харви Освальд. Наверно все-таки не в Ленина, а в Леннона, но ей все равно.
Зайцев и тут поежился с усмешкой: Ишь ты, как все вывернул!
Кукла-медведь полулежала на спине в заросшей прошлогоднею травою воронке. Ветер шевелил крохотные листочки, слишком слабые, чтобы издавать весенний шум.
–Это серьезная заявка. – задумчиво повторил мой спутник. Кажется он перебирает в уме другие, известные ему исторические ошибки.
С пристани стали долетать звуки радио – заработало кафе. Значит уже минимум час дня. Кто-то прибавил громкости, стали разборчивы отдельные слова. Пела баба с негритянским напором: с тобо-уо-ой! с тоу – боййй.
Зайцев в очередной раз недовольно (ковбой в чужом городе) огляделся, и невозмутимо (уверенный, что его шутку оценят) произнес:
– Бирабиджанис Джоплин? Они по-прежнему убеждены, что главное, это петь как негры. Марыля Родович – раз. – он загнул палец.
– Раппопорт – два! – я загнул свой, и тут же встретил сопротивление.
– С каких это пор она «раппопорт»?.. Все работали под негров, а теперь еще эта карлица вылезла. Как она нижней челюстью двигает – туда же колоду карт можно засунуть! Радио только мешает всем хорошим людям сразу. А раньше балдели по-отдельности, отложив обмен мнениями до утренней выпивки, как джентльмены.
– Boston так и прогремел. Вечером по Голосу. А через пять минут у всех было занято – короткие гудки. Американская группа захватила город алкашей и металлургов без единого выстрела. Об этом надо писать в пособиях по психологической войне.
Стояли холода. Утро было воскресное. Тридцать третья марка везла меня в ДК Орбита. На задней площадке перетаптывались два чувака, пуская из-под кроличьих шапок портвешковый перегар. Они покачивались, и, кажется, мне был понятен их повод. В магнитофоне играл списанный с эфира Rock'n'roll Band. Бостонские щупальцы дотянулись и до них.
В фойе Орбиты работали кассы и толпилась стайка стукачей и спекулянтов. Знакомых не было, а делиться восторгами насчет Бостона с кем попало не хотелось.
Вдруг за спиной раздался честный, как у кинокомсомольцев, голос: Ребята, смотрите кто приехал!
По широким ступеням в окружении каких-то чиновников поднимался Михаил Пуговкин. Когда он вошел в фойе, кто-то несмело проскандировал: Слава советскому киноискусству!
Актер (он был в коротком тулупчике и зимней шапке) лукаво подмигнул, за долю секунды оценив что перед ним за люди, и сценическим шепотом процедив: здрасссь… прошел внутрь дворца культуры.
Семьдесят шестой год.
– Тебе пятнадцать. Мне двадцать семь. И за это каждому по пятьдесят.