ВЕЧЕРНИЙ ЗВ ОН

"Могу презентовать вам один сюжет, на воплощение которого у меня, боюсь, не остается времени: ночь, поезд, пассажир просыпается от стука колес, или – нет, возможно, его разбудил толчок при отправлении поезда с ночной станции. Лежа на верхней полке купе, он прислушивается к особенной тишине ночного вагона, то и дело нарушаемой потусторонним рокотом и стуками. И вот, наконец, он осмелился посмотреть вниз – и видит на столике стаканы с дымящимся чаем, открытую бутылку коньяка. Попутчики, должно быть, вышли в тамбур освежиться. Проходит четверть часа, пассажир спускается вниз, и выглядывает за дверь купе, оправдывая свое поведение желанием присоединиться к тем, кто наверняка травит в прохладном тамбуре анекдоты, забыв о нем. Сделав несколько шагов по коридору, он замечает, что двери в остальных купе распахнуты, и внутри пусто. Он разворачивается и идет в сторону купе проводника. Там тоже никого нет, тогда он переходит в другой, соседний, по ходу поезда, вагон, который тоже оказывается пуст. Мало помалу он срывается на бег, едва заглядывая на пустые полки, перебегая из вагона в вагон, пока не влетает в вагон-ресторан, где тоже, как вы догадались, ни души. Но скатерти  ослепляют белизной и чистотой. Блестит металлическая, учтите специфику железной дороги, посуда. Дымится харчо, стоит открытый коньяк…"

Два часа они провели на втором этаже «Интуриста», и каждые полчаса отлетал червонец, словно им вздумалось гонять все это время в такси на бешеной скорости. Время было обеденное. К ним за столик подсели две дамы. Вероятно, обкомовские, а быть может из «Пентагона», если оттуда выпускают поесть в перерыв.

Индус старательно и аккуратно закусывал настоящим мясом. Дамам он читал Есенина, предлагая отгадать имя автора стихов, а на прощание, согнувшись в талии, целовал обеим руки.

В зале ресторана было темней, чем на улице. Ансамбль не играл. В упакованном коврами и гардинами воздухе пахло спиритическими откровениями отвергнутых духов, чьи откровения никому не интересны, фрагментами «заказных» песен и кухонным чадом преисподней с примесью суицидальной утечки газа. «Проверь тягу» и так далее.

«Барину не угодишь – чем ни навонял, все неладно», – Индус в очередной раз проявил телепатическую способность угадывать самые неожиданные мысли собеседника. – Понимаю вас, сеньор, кого-то сажают за колючую проволоку, а вас – за вонючую. И неизвестно, какая из них надежней. Сервус!»

Разговор продолжали в глубине парка Строителей. На скамейке под отяжелевшей в преддверии июльского ливня зеленью. В ее тяжести, удушливом обилии – также было нечто от ночной глуши. От тяжести изумрудного метеорита, каким казался ему непонятный томик Верлена.

Сюжет таков: Человек замер на пороге пустого вагона-ресторана. Он понимает, что и дальше его ждет точно такая же пустота – и в вагонах, и даже в кабине машиниста. И ничего поправить уже нельзя. Его накрывает волна отчаяния неимоверной концентрации. И тут – человек просыпается в поезде, на верхней (по ходу состава) полке. Какое-то время лежит на спине, глядя в желтую лампочку, потом видит в дверном зеркале, что кроме него в купе никого нет. свесив голову смотрит вниз: да, чай, подстаканники, коньяк. Спрыгивает на пол, выходит в коридор… И тут он понимает, что это… это и есть – уготованная ему вечность.

Он так и проснулся. Только  не на верхней, а на нижней полке. В купе было пусто. До его остановки оставался ровно час. Тонкий стакан позвякивал в простом подстаканнике, словно сделанном в паровозной мастерской. Не издавая ни звука, над столиком кружила вагонная муха. Жестом привычного пассажира он вынул стакан из подстаканника – чтобы тот не звенел. На донышке зеленела вязкая патока. Посреди ночи, обнаружив, что сахара больше нет, он опустил в чай карамель, которая полностью так и не растворилась. В дверь купе постучали: «Вы Слепцов? Такое-то место? Ваш билетик…»

Почему ему слышится фамилия персонажа русской новеллы, ведь проводник назвала вместо нее только указанный в билете номер? – удивленно пожал плечами «Слепцов». Две секунды темноты – поезд нырнул под эстакаду.

На мгновение воскрес инцидент минувшей ночи – колпачок черной ручки, как муха, промелькнул в ночном купе (он ехал без попутчиков). Теперь он сомневался, что это был колпачок. На крыше вокзала горела только одна малиновая «Д» – последняя буква в названии города.

Благополучно, ни разу не огрызнувшись, Слепцов миновал стайку водителей, отрывисто тявкавших: «Ехать? Ехать? Такси недорого! Кому такси?», и скорым шагом, не оглядываясь, направился к остановке трамвая, который только что отъехал. Поставив сумку на асфальт, он все-таки обернулся, чтобы узнать, который час. Зеленые часы без стрелок показывали 12 градусов.

Он оглянулся через минуту – на табло зеленела прежняя цифра. Температура воздуха была вдвое ниже. «Хранить в сухом прохладном месте». После «в сухом» кто-то уточнил – «двенадцать градусов». Шариковой ручкой, чей черный колпачок летает в ночном купе, как муха. «Юмор девятиклассника» – прокомментировал надпись кто-то из начальства, но чтоб убрали, не распорядился. Дело было в гримерной.

9:15. Часы на фасаде банка, нормальные, со стрелками и круглым циферблатом, показывали 9:15. Еще три остановки. И дальнейшее можно будет обрисовать словами классика: «Слепцов глазел на балкон собственной квартиры, как гость из глубинки, которому в приличном доме показывают фильм без перевода».

 Ему до сих пор было непонятно, почему иностранные двойники имеются не только у слов, но и у чисел. Слова и словари он любил с детства, а цифры и ребусы не любил. Он не любил пересчитывать даже деньги, они появлялись и исчезали. Выпадали и таяли. Как дождь превращается в мокрый снег, а через полчаса, глядишь, в зеркальных лужах уже сияет голубое небо.

Он стоял в хвосте вагона, как на корме экскурсионного катера, только под ногами, за толстым чешским стеклом, темнела лужа дождевой воды цвета какао. Сразу за ней, чуть подрагивая, остановился белый фургон без окон. Слепцов понял, что за ним следят. На белой крыше в среднем темпе вращается на черной сковороде черный брусок. Пеленгатор. Засекли! Слепцов решил пропустить «свою» остановку. Он выскочил из трамвая в самом непопулярном месте, где транспорт останавливается неизвестно ради кого. В долине между трампарком и областной больницей. «Путешествие продолжается», – решительно вымолвил он, провожая взглядом, брошенный с откоса вещмешок. Белый фургон с жутковатой штуковиной на крыше не появлялся. Вокруг вообще никого не было.

Сойдя в долину Слепцов шатался по ней, как по волшебному  городку. С удовольствием отсиживая на скамейках большие куски ненужного ему времени, мысленно переваривая несъеденный обед. Аппетита не было. Он только медленно курил, время от времени дерзко поглядывая на тусклое, словно в пыльном плафоне, солнце.

Маршрут трамвая был задуман хитро. Несмотря на пути в два ряда, остановку здесь делал только один – идущий к черту на рога. Проще всего это было объяснить крутизной склона и проблемами с торможением, но и версия о том, что сошедшие в этом месте пассажиры обратно не возвращаются, тоже, по нынешним понятиям, звучала не слишком вычурно.

Чтобы снова попасть на свою улицу, Слепцову предстояло совершить целое восхождение. Он с тоской подумал о выходе в центральную часть с мигающей рекламой и потоком ненавистных машин. Может быть проще позвонить из автомата? Он машинально начал искать в кармане две копейки – таким образом, косвенно отговаривая себя от попытки звонка.

 Иногда ему хочется послать письмо без марки на старый адрес – демонстративно, времени вопреки, и получить оттуда ответ. Наверное, не только его одного посещают подобные желания – звонить по старым номерам, в успевшие трижды себя сожрать, переварить и высрать районы и города, на предприятия звонить: «Лаборатория!»

 В сущности это не оригинально, и не лучший способ проявлять преданность чему-то якобы недостойно отвергнутому новыми толстокожими варварами.

Можно позвонить и без монетки. Слепцов потерся затылком о несвежий воротник рубашки – умывальник в поезде был ужасен. Из такого заставляют пить участников Сопротивления французские пособники нацистов.

 Просто снимем трубку и скажем: Алло? Скопцов? – Это Слепцов. Какая в сущности разница…. Последний раз мы звонили из автомата на пасху в апреле 1999 года. Это был очень современный по виду таксофон. Полумертвый грунт начинал впрыскивать красители и ароматизатор в кусты сирени, миксуя вожделение и память. Да ну их нахуй, эти кусты.

Стук колес напоминал звук шариковой ручки, штрихующей ненужную запись. Он пытался вычеркнуть из памяти назойливую мысль: когда они успели? Когда они успели заменить часы со стрелками на эти зеленые цифры? Стержень заканчивался, а мысль, законченная мысль, не исчезала, хотя обдумывать ее было бесполезно – он не знал, когда это произошло.

В подземном переходе сутулился, делая вид, что настраивает гитару, уличный музыкант – без возраста и без лица. Слепцов ускорил шаг. Он уже поднимался по лестнице, когда человек с гитарой что-то запел на русском языке.

Совсем рядом – рукой подать, должна быть аптека, где по бесплатным рецептам выдавали таблетки. Вон она – показал он сам себе. Вывеска еще не зажглась. Гитарист меня узнал, и уже сообщил обо мне куда следует. У такого «двушек» наверняка полный карман. Тем более, почтамт в двух шагах – там тебе просто обязаны разменять даже рубль. Он мысленно перечислил этажи и номера близлежащих квартир – все три должны пустовать. То есть, конечно, в них кто-то живет, но знакомых ему людей там больше нет – ширка, авария, рак. Три небезынтересных личности, между прочим.

Остановку заполняли сотрудники расположенных поблизости учреждений. Однако и это оказалось обманом зрения – вместо научных сотрудников и бухгалтеров её оккупировали пенсионеры. Горстка стариков и старух. Можно не пересчитывать – всегда обнаружится кто-то лишний – призрак в болоньевом капюшоне, сопровождающий пассажиров троллейбуса, контроллер (во! во! – самое подходящее слово, который определяет того, кому пора в последний путь).

Слепцову не удалось разглядеть, кто из них поводырь в капюшоне, но он с азартом ухватился за «долгоиграющую» мысль. Он снова закурил над урной, стряхивая туда пепел, как в пепельницу на писательском столе.

Могла ли среди них быть она? Могла, почему бы и нет! Если в тот день она стояла на этой остановке, значит, могла здесь работать. Допустим, в НИИ. В таких местах работают по тридцать лет и больше, почему нет, если человек на хорошем счету, и справляется со своими обязанностями? Приключение длилось сорок секунд, и вот они встретились вновь… Toujours vois tu mon âme en rêve? -Non.

Порывистый ветер не утихал после ливня. На плоском асфальте непонятным образом держались глубокие лужи дождевой воды, которой отмывают «роскошные волосы» местные модницы. Однако все это уже не имело значения. Была дорога каждая секунда! Они размокали на предательском асфальте – его рисунки, превращаясь в жалкое, ядовитое пюре.

 Человек с еблом индуса, час назад уговаривавший Слепцова куда-то везти и кому-то «показывать» эти несчастные картинки, хохотал, воздевая к небу обезьяньи руки (он великолепно изображал шимпанзе). Листы ватмана разметало ветром, и  акварель соединясь с водой, моментально расплылась – короче говоря, случилось непоправимое. В пятерне индуса сочился ядовитой краской мокрый комок папье-маше. Слепцов лихорадочно внушал себе, что вся эта мазня ему давно опротивела – туда ей и дорога. Но тут он увидел мокрые ноги под короткой юбкой – девушка с крохотной сумкой на тонком ремне, бросилась подбирать безнадежно испорченные листы. Через три секунды она виновато оглянулась – ничего не попишешь. Слепцов посмотрел на последний, тот, что таял у него под ногами: по извилистой горной дороге конвоиры в черном копьями гнали стадо лупоглазых карликов с овечьим профилем. Тех, кто выбился из сил, прикалывали копьем… Индус поймал такси, распахнул заднюю дверцу, приглашая всех желающих продолжить безумный автопробег.

«Дари! Сочувствуй! Контролируй!» – крикнул он девушке с короткой стрижкой и мокрыми ногами.

Ее тревожное лицо замерло, словно в стопкадре. Дверца захлопнулась. Такси понеслось.

Дождь чередуется с мокрым снегом, как будто где-то экономят и то и другое – отметил Слепцов, глядя на окна троллейбуса. Он раздумывал, стоит ли в него садиться, решил, что лучше этого не делать, и отправился пешком.

«Историческая атмосфера наличествует, но с медицинской точки зрения ее воздействие сродни миазмам малярийных болот» – ему показалось, что он вычитал это на стенде в регистратуре, а не в черненьком томике, который лежал у него в сумке.

Впрочем, он почти сразу поправил сам себя – томик показался ему тяжеловат, и он, в последнюю минуту, оставил книгу на тумбочке в другом городе.

Вагон, в котором он – единственный пассажир (кто-то, кого он так и не увидел, сошел в Харькове) сюда добирался,  был, что называется, несовместим с жизнью. Но мы, тем не менее, какие-то "незнакомцы в поезде" не боялись в нем ездить. Смысл (цель) поездки, на какой станции ( в каком месте) высадиться – не имеет значения. Все решает только цена на билет. И даже не билета, а цена признания. Не важно, где был, и в какое время года. Тебя высадят, когда закончится плата за проезд. Ты и ахнуть не успеешь, как раздвинется в темноте (или средь бела дня) над головой крыша вагона, и тебя катапультируют, а багаж свалится на рельсы, как мешок с говном сквозь проем в полу.

Потому нам надо не вычеркивать из числа живых, а всячески поддерживать друг друга, не отворачиваться от товарищей по судьбе, куда бы тех не занесло во времени и пространстве. Слепцов беззвучно расхохотался, вспомнив слова, сказанные им кому-то не то вчера, не то в позапрошлом году.

Прошагав ровно полпути, он четко представил подъезд – паутина, заметная лишь при солнечном счете по-прежнему опутывает вонзенные в полумрак прутья лестничных перил первого пролета.

Надо же! И тут первый этаж выкупили целиком, отметил он, заворачивая на знакомую, идущую перпендикулярно проспекту, улицу. Вот тут, кто, например, жил? Какая-то Феня, по-моему, еврейка. Ее хоронили в гробу черного цвета, кстати.

Витрины кафе в первом этаже были освещены равномерно. Слепцову захотелось прильнуть к стеклу, испугать посетителей, вызвать панику – желание владело им не более трех секунд. Он поймал себя на том, что позвякивает связкой ключей от квартиры, куда ему расхотелось входить – даже в подъезд, на вечно замызганное цементное возвышение, которое почему-то язык не поворачивался назвать «крыльцом».

Он поднял голову и посмотрел на окна: где-то теплится слабый свет от телевизора (тени, как раньше, не гуляют по стенам – такое он наблюдал в пустом купе, словно параллельно поезду летели фары призрачных машин). Пропали и деревья, любимый экстремальный трамплин местных «тарзанов». «Пух с них летит всего две недели, зато столько от них добра!» – когда это ему сказала сердобольная соседка? И когда он это слышал – двадцать лет назад или в нынешнем мае?  Теперь уже все равно.

В квартиру, откуда в черном гробу выносили Феню, вела роскошная дверь с вывеской «Салон. Сауна». Стоимость часа, даже двух, вполне устраивала Слепцова. «Идите вы в баню», вымолвил он голосом Аркадия Северного, травящего анекдоты.

Пройдя сквозь еще одну невысокую дверцу, он неожиданно обнаружил достаточно просторное помещение с квадратным бассейном посередине. Бассейн смотрелся наиболее фантастично. Казалось, что в доме гораздо больше комнат, чем можно предположить, глядя с улицы.

Он купил в киоске шапку, тапочки и простыню. Вагончик «фирменного» поезда и впрямь отжил свое – мощехранилище, а не купе. Неряшество труповозки. Краны, знакомые с детства. Зато в cалоне «У Фени» – чистота, почти европейский комфорт. «Мощехранилище» – повторил он звучное слово, выходя из раздевалки. Он давно не бывал в таких местах. Только слышал от знакомых, будто это помогает – с похмелья и вообще.

Отсидев положенные двадцать минут, он вышел, и, подумав, попросил бутылку воды не из холодильника.

Вдоль кромки бассейна прохаживался странноватый джентльмен в набедренной повязке. У него были усы Ивана Франко и бесстыжие кошачьи глаза, которыми он поглядывал на фотообои с гавайскими купальщицами. На Слепцова этот, судя по всему, опытный посетитель, не обращал никакого внимания. В нем было нечто странное, только Скопцов не мог определить, что именно. Где он мог видеть такого же? В кино. Например, в «Большой прогулке». Правда, в том фильме действие происходит в турецких банях.

При хождении банный пижон издавал характерный звук, смутно знакомый Слепцову с детства. Возможно, под набедренным фартуком у него висели ключи с брелоком?

Слепцов пытался объяснить свое поведение – почему он оказался здесь, а не у себя дома, в подъезде, изуродованном уходящими под самую крышу кольчатыми трубами ненавистной «вытяжки». Вспомнился ему и звон будильника в неурочный час (когда случайно совпадают стрелки), и будильник поменьше, которому уже некого будить на службу и рыбалку. Увидел фотокарточки ансамблей, приколотых к шершавой, больше похожей на внешнюю, стене. Без рамок они гнулись и желтели также быстро, как листья дворовых деревьев.

Он не заметил, как стал напевать одну из забытых песен, но быстро одумался и смолк. Ему показалось, что «англичанин» (так он почему-то обозначил фигуру на краю бассейна) прислушивался, демонстративно повернувшись спиной. Сзади его повязка держалась на тонкой тесьме, оголяя зад.

Слепцову стало неприятно, и он отошел к умывальникам. Ему показалось, что его окликнул женский голос. «Этого еще не хватало!» Такие галлюцинации нередко посещали его в годы пьянства. Но сейчас-то он трезв, потому что знает свой диагноз.

И тут же ему почудился звонок в дверь. Театральный, когда за кулисой нажимает кнопку звонка помощник режиссера…

«Что ж я тут стою? Вода… Или вода закрыта, – спохватился он, и вдруг увидел, что половина фаянсовой раковины отвалилась, и на ее месте зияет пустое, темное пятно. – Куда? Почему я не слышал?..»

Додумать он не успел, потому что ему стало ясно, что это всего лишь темно-синее полотенце. «Значит, света поубавилось, или это у меня в глазах темнеет?»

Он возвратился в зал отдыха. «Англичанин» продолжал стоять спиной, он, кажется, раскинул руки, готовясь нырнуть в воду.

Неожиданно, он ловким телодвижением выскочил из повязки, и резко повернулся к Слепцову лицом, нахально сверкая глазами.

Слепцов выронил бутылку «Боржоми» на кафельный пол. Стекло разлетелось, как в замедленной киносъемке, но ему был слышен совсем другой звук. Позвякивание килограммовых гантелей, подаренных ему к первому классу, которое издавали железные яйца незнакомца…

«Англичанин» с шумным плеском исчез под водой.

Слепцов проснулся на верхней полке весьма приличного купе. Его разбудил неожиданный толчок. В купе пахло одеколоном и хорошим табаком. Свесив голову, он увидел на столике дымящийся кофе, большую бутылку Хеннесси.  Должно быть, попутчики вышли освежиться.

Полежав какое-то время на спине, Слепцов все-таки спустился вниз, и, сделав несколько шагов по коридору, обнаружил, что вагон совершенно пуст.

 Он направляется в следующий вагон и застает там такую же картину. Особую тишину лишь подчеркивает перестук колес. Не понимая, как такое может быть, он срывается на бег, пролетая за вагоном вагон. В одном из тамбуров мелькает белый китель человека с лицом индуса…

19. 02. 2012.